Каток на кладбище - [2]
— И что же эта машинка может? — спросил я.
— А брехали, будто бы она всё могёт. Вот только был ещё слушок престрашный!
— Какой? — спросил я у Егора.
— Ты, барин, меня-то не выдай; мы, Мефодьевы твоему роду уж давненько в услужении, а тебя я ещё в младенчестве в люльке качал, а как ты мальчонкой стал, так я тебе свистульки строгал. Уж больно охочь ты был, барин, в детстве до свистулек.
— Не бойся, я тебя не выдам. Но ты расскажи, что это за страшный слух?
— А вот, барин, что я слыхал. Дескать, ту машинку построил сам князь-богоотступник, кого ещё в народе Диаволом прозывают. И, будь бы, за ту машинку он тридесят монет берет, да гумагу заставляет кровью-то писать да подписывать. За енто он, посля смерти, душу-то и сцапает, окаянный!
— А что тебе ещё известно про ту машину? — спросил я.
— А то, барин, известно, что вот уже тому три года как зачудил-замудрил Государь. Все прежни-то законы перекроил напрочь! А народ-то стоном стонет и кровавыми слезьми умывается!
— Ну и какие же новые законы Государь ввёл?
— Ой, да и не перечесть все, хоть глашат-той третий год каждую седмицу на площадях и дворах их лает, а всё нам невдомёк, как правитель наш Великий, да до таких-то страстей господних докумекал?!
— Вот и придумал он, перво-наперво, новопричнину учредить и со своими верными болярами в Александрову Слободу умыкнул, а на Москве-то-матушке свово старшего воеводу-наместника посадил, чтобы тот, дескать, творил свой неправый суд. А тот-то воевода, бают, зверь лютый, уж сколько душ безвинных загубил, что тому и счет-то потеряли!
— А какие же ещё законы знаешь ты, Егор?
— Да вот, к примеру сказать, утреню и вечерню как теперь справляем?
— И как же?
— Да коли, сказывают, царь не спит, то и болярам и черни спать не можно.
— А как же об этом узнают?
— Да они голубей посыльных пускают и заране об каждом часу в утреню и вечерню знать надобно. Да в час этот в каждом граде аль селе из пушек палят. Ну тут, отец мой, и поберегись! Не то застукают неспящим, коли спать велят, так на кол и содют, болезных! А коли спать-то не велят, так и не моги, тады в котле со смолой заживо сварят.
— Ну а ещё что можешь мне рассказать, холоп мой верный?
— Так ить, барин, уж вечерять давно пора, а не то, из пушки-то саданут, так и спать с пустым пузом придется. Да и матушку-то тебе, небось, узреть не терпится.
— Ну, ты прав. Подай мне одеться.
Я облачился в бархатный халат с фалдами и тёплые туфли на войлочном ходу.
«Маменьку» я не сразу признал. Это была пожилая женщина со следами былой красоты на лице, уже почти вся седая, но одетая в шелка и бархат, с теплым чепцом на голове.
— Сынок мой родный, Толюня! Уж и не чаяла тебя в здравии добром узреть! Знать, сподобил Господь меня, грешную, в остатнем жизненном приделе благую весть такую получить! Дай же мне облобызать тебя!
— Спасибо, матушка милая, — ответил я.
Но сам так и не мог до конца понять, какое собственно, отношение я имею к этой старой женщине? Поэтому после сытного и обильного завтрака (хотя уже вечерело, но для меня это был завтрак), я отправился осматривать господский (то есть мой) дом.
Я приказал Егору сопровождать меня с тем, чтобы он смог делать так необходимые мне пояснения.
Дом был одноэтажный. Я насчитал в нем тридцать три комнаты. Как пояснил мне Егор, дворня жила в отдельной пристройке, во дворе. Рядом с конюшней. Дом был богато меблирован. Вся мебель старинная, массивная, с резьбой. В библиотеке книг было тысячи и тысячи. Много старинных фолиантов и даже инкунабулы. В галерее, в которую меня проводил Егор, на стенах висели старинные портреты, в основном, мужские. Как я понял, это, должно быть, «мои» предки.
По моим расспросам Егор, видимо, догадался, что я на всё, что должен был бы легко узнать, смотрел глазами постороннего. И тогда он решился задать мне вопрос.
— Барин! Ты уж прости меня, глупого старого дурня. Но болит у меня душа от того, что ты вроде и сам не свой. Уж не отбило ли тебе твоё лежание память наперечь?
Я понял, что мне следует ему подыграть, тогда мне легче будет задавать ему любые, даже самые несуразные, вопросы.
— Да, — ответил я. — Ты прав, Егор. Всё мне как бы внове здесь, и я ничего не узнаю. Поэтому велю тебе всё объяснять мне как бы заново. Для этого приказываю я тебе быть неотступно при моей персоне.
И тут вдруг я услышал странный грохот. Это, по-видимому, был пушечный залп.
— Свят, свят, свят! — запричитал Егор. — Свечи-то, свечи, батюшка, я побегу гасить. Свечей-то у нас — видимо-невидимо в хоромах. А дворне заране было приказано — лететь в барский-то дом и свечи-то гасить. Вот, не то — худо будет. А ты уж, барин, посиди здесь. Я уж тебя-то опосля в твою спаленку проведу.
Я согласился, и Егор, шаркая ногами, побежал, как он выразился. «наводить темноту».
Минут через десять-пятнадцать дом погрузился во тьму. Тут я услышал его шаркающие шаги, и он, в полной темноте, проводил меня в спальню.
Желая мне спокойной ночи, он задушевным голосом произнес:
— Спи спокойно, батюшка, и уж будь разлюбезен сам, после утрешнего залпа-то, снова пробудиться. Натерпелись мы все от твоей давешней
