Катер связи - [2]

облег меня лохмато, жарко,

а в кухне снова — «хлюп да хлюп!»

стирать хозяйка продолжала.

Сновали руки взад-вперед

в пеленках, простынях и робах

под всех страстей круговорот,

под мировых событий рокот.

И не один, должно быть, хлюст

сейчас в бессмертье лез, кривляясь,

но только это «хлюп да хлюп!»

бессмертным, в сущности, являлось.

И ощущение судьбы

в меня входило многолюдно,

как ощущение избы,

где миллионам женщин трудно,

где из неведомого дня,

им полноправно обладая,

мильоны маленьких меня

за мною, взрослым, наблюдают.

16

* * *

Ах, как ты, речь моя, слаба,

ах, как никчемны, нипричемны,

как непросторны все слова

перед просторами Печоры!

Но, веры требуя в себя,

вовсю дымя непобедимо,

на юг торопятся суда,

собой расталкивая льдины,

и над прыжками оленят,

последним снегом окропленные,

на Север лебеди летят,

как будто льдины окрыленные.

Печора плещется дразня:

«Ну что ты плачешься сопливо?

Боишься, что ли, ты меня?

Шагни ко мне, шагни с обрыва!»

2 Е. Евтушенко

17

И я в Печору прыгнул так,

легко забыв про все былое,

как сиганул Иван-дурак

в котел с кипящею смолою,

чтоб выйти гордым силачом,

в кафтане новеньком, посмеиваясь,

и чуть поигрывать плечом:

«А ну-ка, сволочи, померяйтесь!»

18

ГЛУХАРИНЫЙ ТОК

<1

Охота — это вовсе не охота,

а что — я сам не знаю. Это что-то,

чего не можем сами мы постичь,

и, сколько бы мы книжек ни вкусили, —

во всей его мятущести и силе

зовет нас предков первобытный клич.

От мелких драк, от перебранок постных

беги в леса на глухариный подслух,

пружинно сжавшись, в темноте замри,

вбирай в себя все шорохи и скрипы,

всех птиц журчанья, щелканья и всхлипы,

все вздрагиванья неба и земли.

Потом начнет надмирье освещаться,

как будто чем-то тайно освящаться,

и — как по табакерке ноготок —

нз-за ветвей, темнеющих разлапо

и чуть уже алеющих, раздастся

сначала робко, тоненько: «Ток-ток!»

19

«Ток-ток!» — и первый шаг. такой же робкий.

«Ток-ток!» — и шаг второй, уже широкий.

«Ток-ток!» — и напролом сквозь бурелом.

«Ток-ток!» — через кусты, как в сумасшествьп

«Ток-ток!» — упал, и замираешь вместе

с невидимым тобою глухарем.

Но вновь: «Ток-ток!» — и вновь под хруст и

шелест

проваливаясь в прелую замшелость,

не утирая кровь от комарья,

как будто там отчаянно токует

и по тебе оторванно тоскует

твое непознаваемое «я».

Уже ты видишь, видишь на поляне

в просветах сосен Темное пыланье.

Прыжок, и — леса гордый государь —

перед тобой, в оранжевое врублен,

сгибая ветку, отливая углем,

как черный месяц, светится глухарь.

Он хрюкает, хвостище распускает,

свистящее шипенье испускает,

поводит шеей, сам себя ласкает

и воспевает существо свое.

А ты стоишь, не зная, что с ним делать.,.

Само в руках твоих похолоделых

дрожаще поднимается ружье.

А он — он замечать ружья не хочет.

Он в судорогах сладостных пророчит.

Он ерзает, бормочет. В нем клокочет

20

природы захлебнувшийся избыв.

А ты стреляешь. И такое чувство,

когда стреляешь, — словно это чудо

ты можешь сохранить, его убив.

Так нас кидают крови нашей гулы

на зов любви. Кидают в чьи-то губы,

чтоб ими безраздельно обладать.

Но сохранить любовь хотим впустую.

Вторгаясь в сущность таинства святую,

его мы можем только убивать.

Так нас кидает бешеная тяга

и к вам, холсты, и глина, и бумага,

чтоб сохранить природы красоту.

Рисуем, лепим или воспеваем —

мы лишь природу этим убиваем.

И от потуг бессильных мы в поту.

И что же ты, удачливый охотник,

невесел, словно пойманный охальник,

когда, спускаясь по песку к реке,

передвигаешь сапоги в молчаньи

с бессмысленным ружьишком за плечами

и с убиенным таинством в руке?!

21

ПРЕДСЕДАТЕЛЕВ СЫН

У Кубенского озера,

у зыбучих болот

«Не хочу быть колхозником!

Санька ревом ревет.

Он, из курточки выросший,

белобрыс, конопат,

а в руках его — вырезка,

и на ней — космонавт.

На избенку с геранями

смотрит взглядом косым,

отгорожен Гагариным,

председателев сын.

...Не будя его, до свету

председатель встает

и скрипучими досками

по деревне идет.

В двери, наглухо запертые,

кнутовищем долбит,

и колхозники заспанные

цедят: «Вот езуит!..»

22

Он долбит обалдительно,

не щадя никого.

Прозывают «Будильником»

на деревне его.

Но он будит, не сетуя,

востроносый, худой,

белобрысый, и с этого

не поймешь — где седой.

Вдоль Кубенского озера,

вдоль зыбучих болот

1С ожидающей озими

председатель идет.

С давней грустью запрятанной

он глядит сквозь кусты

на кресты своих прадедов

и на дедов кресты.

Все народ хлебопашеский

поваленые * здесь,

и ему либо кажется,

либо так оно есть,

что, давно уж истлевшие,

из усталых костей

нам родят они хлебушко,

как при жизни своей.

* Так на Севере говорят об умерших.

23

Ну, а ежели выдались

недородные дни —

знать, за что-то обиделись

на потомков они.

И стоят элеваторы,

холодны и пусты,

над землею подъятые,

словно божьи персты.

И советуют праведно,

чтобы в горе не быть,

словно деды и прадеды,

за землею ходить.

Вдаль по лужам, колдобинам

председатель идет.

«Не хочу быть колхозником!»

за спиною гудет.

Председатель, понурившись,

щупловат, невысок,

расправляет погнувшийся

на ветру колосок.

Терпеливо, несильно

и с любовью такой,

словно это Россию

расправляет рукой...

А в избе — среди космоса,

среди лунных равнин

дремлет рядышком с кошкою

председателев сын.

24

Бредит звездною славою,

всем собой вдалеке,

и горбушка шершавая

у него в кулаке...