Категории русской средневековой культуры - [162]
Дальнейшее развитие темы Второго Пришествия и Страшного Суда в тексте преамбулы завещания шло по такому «сценарию»: притча о талантах; увещание к бодрствованию перед кончиной мира; притча о званных и избранных; притча о мытаре и фарисее; о суде Христа; первосвященническая молитва. Заметим попутно, что текст царского поучения в преамбуле контаминирован; разные цитаты нередко сведены в одну, и трудно сказать, по чьей воле так произошло — царя ли, переписчиков ли...
Преамбула завещания Ивана Грозного пронизана эсхатологическим настроением. Как тогда объяснить смысл слов царя об «опришнине»? Едва ли верно в «прибыльности» видеть «финансовую политику». Слово «прибыльнее» — ключевое в контексте[830] — связано с притчей о талантах, а сама она следует сразу за притчей о десяти девах и непосредственно предшествует описанию Страшного Суда (см.: Мф. 25. 14-31). Грозный привел текст притчи не полностью[831], зато в конце завещания как бы вернулся к притче, косвенно напомнив о ней. Тому, кто закопал свой талант в землю, согласно евангельскому рассказу, господин сказал: «Отвещав же Господь его, рече ему: лукавый рабе и ленивый, ведел еси, яко жну, идеже не сеях, и собираю, идеже не расточих; подобаше убо тебе вдати серебро мое торжником: и пришел Аз взял бых свое с лихвою. Возмите убо от него талант, и дадите имущему десять талант» (Мф. 25. 26-28). Одно из значений слова «прибыль» — польза, выгода. Семантически очень близкое к нему слово «прибыток» упоминается в пересказе автором XIV в. притчи о талантах: «Ведыи раба оного ленивого, скрывшаго талант и прибытки им не створша»[832]. О близости же слов «лихва» и «прибыток» свидетельствуют переводные древнерусские сочинения: «Лихвами и прибытькъмъ землю оскврьни»; «сребра своего не даси въ лихву и въ прибытъкъ»[833]. На Руси разночтения (в том числе лексические) в текстах богослужебных и «четьих» книг для X-XV вв. были «велики, многочисленны и разнообразны»[834]. Вполне естественно, что царь использовал близкое по смыслу самой притчи слово «прибыльнее». Оно вообще было какое-то особенное грозненское. И.И. Срезневский в «Материалах для древнерусского словаря» фиксирует этого слово, определяя его значения только через сочинения царя. Так, в послании в Кирилло-Белозерский монастырь, находим: «А и украшение церковное у вас вместе бы было, ино бы вам то прибыльнее было»[835]. Как видим, и в этом послании идет речь об особой пользе, выгоде.
Притча о талантах в сознании средневекового человека связывалась еще и с идеей богоустановленности власти, и талант великого князя, царя — это дар Божий. В «Мериле Праведном», рукописном сборнике XIV в., находим: «Кому поручил Бог сан и суд свои земли, царем и князем, разумейте, яко се талант Божии прияли есте...»[836]
Итак, «прибыльность» в завещании — это совершение богоугодного дела. Учиненный «образец» — опричнина; и сыновьям самим решать, как они будут сохранять свое «благочестие» и спасать души.
Анализ смысловых структур средневекового сознания показывает, что опричнина в восприятии Иваном Грозным была синкретическим явлением: не столько политического, сколько религиозного характера. Люди XVI в. не различали эти две сферы: «политика» для них — осуществление христианских задач и целей. Не случайно слова «политика», «политический» появляются в русском языке только в самом конце XVII в. Христиане воспринимают апокалиптические образы в символическом смысле. «Буквальная картина — плоскостна, не имеет мифического рельефа, не овеяна пророческим трепетом, не уходит своими корнями в непознаваемую бездну и мглу судеб Божиих»[837]. А потому — звезды будут падать на землю и саранча будет величиною с коня и т.д. и т.п.: этот символический смысл не был для людей средневековья голым знанием. Опричнина — своеобразная мистерия веры, образ будущего на земной тверди. Опричные казни превращались в своеобразное русское чистилище перед Страшным Судом. Царь добивался полновластия как исполнитель воли Божьей по наказанию человеческого греха и утверждению истинного «благочестия» не только во спасение собственной души, но и тех грешников, которых он обрекал на смерть. И только в последние годы жизни царь стал каяться, возможно, осознавая, что прельстился. Завещание 1579 г. отразило духовный кризис. Идеи, которая бы вдохновила его, не было, оставалось одно: ждать Суда Христова.
