Категории русской средневековой культуры - [157]

6. Г. Штаден обратил внимание на то, что во дворце царя охраняли 500 стрелков: они несли «все ночные караулы в покоях и палате, где великий князь обычно ел»[801]. В послании Таубе и Крузе сообщается: «Он, великий князь, образовал из них [опричников. — А.Ю.] над всеми храбрыми, справедливыми, непорочными полками свою, особую опричнину, особое братство, которое он составил из пятисот молодых людей. Все братья... должны носить длинные черные монастырские посохи с острыми наконечниками»[802]. В двух независимых источниках, таким образом, называется одна и та же цифра. В видении Града Божьего Иезекииля содержится рассказ (имеющий символический и не до конца понятный характер) об измерении храма Божьего внутри града: он был измерен со всех четырех сторон: «И ста созади врат зрящих на восток, и размери пять сот тростию мерною. И обратися на север, и размери на лице севера лактей пять сот тростию мерною. И обратися к морю, и размери на лице моря пять сот лактей тростию мерною. И обратися на юг, и размери противу югу пять сот тростию мерною. Четыри страны тоюжде тростию: и расположи его, и ограду окрест ему, пять сот лактей (долготу) на восток, и пять сот лактей широту, еже разлучати между святыми и между предстением сущим в чиноположении храма», т.е. чтобы отделить святое место от несвятого (Иез. 42. 16-20). А в Откровении Иоанна Богослова сказано: «И дана ми бысть трость подобна жезлу, глаголя: востани и измери церковь Божию и алтарь, и кланяющыяся в ней...» (Откр. 11. 1). И в опричном монастыре, и в Опричном дворце было не только 500 братьев, но и 500 посохов-«тростей». Едва ли такая деталь случайна, хотя обнаруженная связь, по всей видимости, сугубо символическая.

7. Г. Штаден дважды упомянул о резьбе по дереву в строениях Опричного дворца. Он отметил, что в южной стороне дворца «находились все поварни, погреба, хлебни и мыльни. Над погребами, где хранился разных сортов мед, а в некоторых лежал лед, были сверху надстроены большие сараи с каменными подпорами из досок, прозрачно прорезанных в виде листвы»[803]. Недалеко от восточных ворот находился, по наблюдению немца-опричника, маленький помост, подобный четырехугольному столу: на него всходит великий князь, чтобы сесть на коня или слезьтъ с него. Эти лестницы поддерживались двумя столбами, на них покоилась крыша и стропила. Столбы и свод были украшены резьбой под листву. Можно было бы счесть эту «листву» несущественной, если бы не одно обстоятельство: в видении Иезекииля находим указание, что «от помоста даже до свода херувими и финики изваяни» (Иез. 41. 20). А на столбах ворот были исключительно «пальмовые украшения» (Иез. 40. 26). Причем в Книге пророка Иезекииля упоминается каменный четырехугольный помост перед восточными воротами (40. 17). Можно предположить, что и во внутреннем оформлении дворца были использованы художественно-символические элементы Града Божьего. Впрочем, эти элементы еще нужно внимательно изучать, чтобы понять их семантическую нагрузку. Мы пока лишь фиксируем большую вероятность символической общности.

Итак, выявленные особенности (в разной, конечно, степени) свидетельствуют, что царь строил Опричный дворец с религиозной целью: это был дворец, воплотивший в себе эсхатологические представления Ивана Грозного и его эпохи.

Меж тем судьба Опричного дворца помогла царю осознать необходимость отмены опричнины. Г. Штаден, описывая пожар во время нашествия татарских полчищ Девлет-Гирея, отмечал психологические основания решения царя: «Так осуществились пожелания земских и угроза великого князя. Земские желали, чтобы этот двор сгорел, а великий князь грозился земским, что он устроит им такой пожар, что они не сумеют его и потушить. Великий князь расчитывал, что и дальше он будет играть с земскими так же, как начал. Он хотел искоренить неправду правителей и приказных страны, а у тех, кто не служил его предкам верой и правдой, не должно было оставаться в стране ни роду, ни племени. Он хотел устроить так, чтобы правители, которых он посадит, судили бы по судебникам без подарков, дач и приносов. Земские господа вздумали этому противиться и препятствовать и желали, чтобы двор сгорел, чтобы опричнине пришел конец, а великий князь управлял бы по их воле и пожеланиям. Тогда всемогущий Бог послал эту кару, которая приключилась через посредство крымского царя, Девлет Гирея. С этим пришел опричнине конец, и никто не смел поминать опричнину под следующей угрозой: виновного обнажали по пояс и били кнутом на торгу. Опричники должны были возвратить земским их вотчины...»[804]

Д.Н. Альшиц усомнился вообще в достоверности записок Г. Штадена и, в частности, в отношении сообщения о конце опричнины в 1572 г. (см.: Записки Генриха Штадена о Москве Ивана Грозного как исторический источник // Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1984. Сб. 16. С. 134-148). В.Б. Кобрин убедительно доказал несостоятельность источниковедческих аргументов Д.Н. Альшица (см.: Еще раз о «Записках Генриха Штадена» // Проблемы отечественной истории периода феодализма: Реализм исторического мышления / Чтения, посвященные памяти А.Л. Станиславского. М., 1991. С. 127-128). В 1989 г. в Москве при земляных работах в районе Конной площади (между ул. Мытной и Шаболовкой) были обнаружены остатки белокаменных надгробий с фрагментами надписей на немецком языке. Среди этих находок была и надгробная плита Каспара фон Эльферфельда. Надпись на плите гласила: «Каспар. фон Эльферфельд. права. лиценциат. бывший. ланддрост. Питерсхагена...» Сведения о том, что Эльферфельд был «доктором права» можно, с некоторой оговоркой (Штаден преувеличил ученую степень своего врага) признать достоверными, как и те, которые относились к описанию других событий. В труде, посвященном московским надгробиям, Л.А. Беляев пишет: «Редкая возможность сопоставить информацию двух источников — мемуарного и эпиграфического — дает нам ключ к окончательному решению вопроса о местонахождении древнейшего некрополя иноземцев в Москве — он там, где Эльферфельд и где впоследствии найдено его надгробие и плиты других иноземцев. Кажется своевременным указать здесь на удивительную точность сведений, приводимых Штаденом, во всем, что касается дел немецкой колонии. Эта достоверность, возможно, распространяется и на многие другие информации, касающиеся непосредственно личности Штадена, в том числе на его пребывание в опричнине, неоднократно ставившееся под сомнение» (Беляев Л.А. Русское средневековое надгробие. М., 1996. С. 242-243). Наши наблюдения также свидетельствуют о высокой ценности произведений Штадена как источника по истории опричнины.