Игорь Петрович Проскурин, по прозвищу Баклажан, один из ассистентов профессора Горского, прибыл в Бологое в 13:15, на полчаса раньше своего начальника, для выяснения обстановки. Несмотря на зависшую над населенным пунктом и закрывающую его от лучей палящего солнца тучу, было жарко, однако, обстановка в Бологом была на удивление спокойная, поскольку все приезжие отдыхающие предпочли уехать семичасовой электричкой, а местные жители в большинстве своем пребывали в состоянии полной апатии. Поговорив с меланхолически-сонным участковым, Игорь Петрович выяснил только, что никаких особых эксцессов, как то случаев: воровства, грабежей, изнасилований и оскорблений при исполнении — не происходило, что жарко и что магазин сегодня, наверное, работать не будет, потому что переучет. Больше ему ничего выяснить не удалось, поэтому Игорь Петрович, устроившись на скамеечке автобусной остановки, постепенно погружался в окружающую его апатию, из каковой его вывело появление местного пенсионера-радиолюбителя, Ивана Ивановича Чемыховского, который своим сочетанием внешности и фамилии вполне мог бы сойти за начальника начальника Проскурина. Пенсионер, размахивая старым, еще советского производства, горячим паяльником, пытался что-то втолковать Игорю Петровичу, однако, из-за дефектов дикции и клацающих как кастаньеты вставных челюстей, ему удалось лишь привести Проскурина в состояние, более адекватное целям приезда профессора Горского.
Красный, изрядно потрепанный москвич профессора подкатил к автобусной остановке, из машины вышел Виссарион и открыл заднюю левую дверцу. Горский выбрался наружу, поприветствовал Проскурина и Чемыховского и поинтересовался течением дел. Проскурин собирался честно ответить, что течение отсутствует как де-факто, так и де-юре, но Иван Иванович, будучи практиком и человеком дела, сразу же взял нить разговора в свои руки. Игорь Петрович по-прежнему не мог вычленить важную информацию, которую тщился донести до профессора клацающий и размахивающий пенсионер, однако, Горский, будучи феноменальным филологом (в свое время преподаватель филологии МГУ неоднократно утверждал, что Горский, занявшись физикой, зарывает свой талант в землю), моментально проник в самую суть терзающих Чемыховского фактов и, молча подав Проскурину знак следовать за ними, предложил пенсионеру пройти к его любительской радиостанции, оставив Виссариона протирать ветровое стекло москвича.
В маленьком, покосившемся на правую сторону домике Ивана Ивановича было прохладно. Иван Иванович, уже порядком успокоившись, значительно более, чем ранее, членораздельно предложил гостям перекусить окрошечкой на домашнем квасе, холодненькой, из холодильничка. Профессор Горский, немного подумав, с видимым сожалением отклонил предложение под тем предлогом, что информация на пустой желудок воспринимается значительно лучше. Пенсионер кивнул и предложил господам ученым пройти тогда к нему на чердак, чтобы продемонстрировать, и господа ученые вслед за Чемыховским полезли по шаткой приставной лестнице вверх и оказались на чердаке, обустроенном в виде смеси мастерской и любительского радиоузла. Иван Иванович, прочувствовав вдруг всю важность своей миссии, снова разволновался, поэтому Проскурин остался стоять у лестницы, а профессор, как более старший и лучше понимающий, принялся выспрашивать у пенсионера характеристики его аппаратуры, с каждым ответом приходя во все больший восторг. Наконец, Чемыховский включил старый китайский двухкассетный магнитофон, который тут же принялся изрыгать невообразимый шум, напомнивший Проскурину тот единственный раз, когда он ненароком включил проигрыватель племянницы. Чемыховский, вспотевший и непрестанно извиняющийся, стал метаться по радиоузлу, крутя непонятного назначения ручки и щелкая непонятного назначения тумблерами, вследствие чего шум сначала пропал вовсе, потом понизился до приемлемого уровня, слегка отфильтровался, а после очередной манипуляции Чемыховского из этого шума выделились совершенно непонятные, но очевидные регулярные сигналы, чем-то напоминающие азбуку Морзе.
Первым спохватился Горский. Он поинтересовался у пенсионера-радиолюбителя, может ли он сейчас сделать качественную копию этой записи, на что пенсионер-радиолюбитель торжественно и почти внятно выразил готовность отдать оригинал. Профессор, крайне растроганный (ассистент его не видел в таком состоянии ни разу, в отличие от Виссариона, но тот нигде не распространялся о тех двух случаях), долго тряс пенсионеру руку, получил от него снятую с большого бобинного магнитофона бобину пленки, торжественно, призвав Проскурина в свидетели, дал обещание всенепременно лично приехать на окрошку и сообщить результаты расшифровки сигналов, после чего все трое спешно, но аккуратно спустились с чердака и почти бегом направились обратно на автобусную остановку, к Виссариону и красному москвичу. Там профессор сердечно распрощался с Чемыховским, забрался в машину и, приказал ассистенту дожидаться передвижной лаборатории, крикнул Виссариону «Поехали!», оставив пенсионера с чувством гордости, а Проскурина в некотором недоумении. Заметив это недоумение, Чемыховский предложил Проскурину, пока начальство не видит, отведать все-таки холодненькой-то окрошечки, на что тот, помедлив немного для приличия, согласился к удовольствию хлебосольного пенсионера-радиолюбителя.
