Катавасия - [8]

      Во время гражданской войны курицынцы, поначалу соблюдающие вооружённый нейтралитет, были изрядно разобижены продотрядовцами, гребущими всё подряд, да к тому же, по "расейским" меркам, всех поголовно курицынцев зачислившими в кулаки.

      Ладно бы только записали! Прижимистого уральского мужика хоть горшком назови, лишь бы без практических последствий. А тут: понаехали пришлые, по дворам шарят, глаза завидущие... Сунулись было искать по посёлку местный комбед, такового не обнаружили, чему сильно огорчились. Командир отряда, согнавши народ на митинг, объявил сдуру, что всех курицынцев по причине их безобразной зажиточности следует искоренить напрочь, поскольку в новой жизни таким места нет.

      Ну, и не стерпели мужики такого изгалятельства. Благо, бывших фронтовиков средь них имелось немало, больше половины с фронта вернулась с "Георгиями", двое даже успели заслужить полный бант, а один - Николай Каурин, на "действительную" призванный ещё до войны - так даже из "мослов" в поручики выбился. Каурин, собственно говоря, на родину вернулся ненадолго, отдыхая после очередного ранения. Да так и застрял по причине всем известных событий, в державе произошедших. Известие о Брестском мире выслушал скрипя зубами и после того даже капли уважения к новой власти не имел. Пил беспробудно после этого целых две недели, затем отошёл, отпарился в баньке и сел думать, как жить дальше и что теперь делать.

      Был Каурин человеком вспыльчивым, но воевать умел хорошо: на турецком фронте командовал ротой разведчиков-пластунов и аккуратно, без шума и пыли вырезать передовые охранения противника выучился прекрасно. Жениться до призыва на службу Николай не успел, жил с родителями. Когда продотрядовцы повели со двора скотину, оставив хозяевам единственную (из восьми) корову, Николай, стиснув зубы, промолчал, разумно решив, что лезть с голыми руками на штыки попросту бессмысленно, а вопить и ругаться - тем паче. Боле того: он даже сдержал старшего брата, что кинулся было к вилам. Выжидать своего времени война Николая выучила хорошо. Стерпел и то, что обозвали его золотопогонной сволочью (споротые было в феврале погоны Каурин, возвращаясь на Урал, вновь пришил, уж слишком дорого они ему достались, и "клюкву", полученную где-то за неделю до убийства Распутина, на эфес сабли снова старательно укрепил). На требование очкастого и чахоточного командира продотряда (судя по форменной тужурке, из телеграфистов) снять погоны резонно ответил, что погоны эти заслужил собственной кровью, пролитой там, где, случись телеграфисту оказаться, последний бы непременно в момент обделался. Чахоточный схватился было за револьвер, но удержали свои же (благо, и средь них фронтовики нашлись, народ понимающий): нечего, мол, с контуженным связываться. Тот кургузую свою пушку в кобуру спрятал, сквозь зубы пообещав Каурину комфортное место на свалке истории чуть позднее. К вечеру курицынцы уже готовы были устроить продотрядовцам немедленную расправу, наиболее активные пришли за советом и руководством к Каурину. Но Николай решительные и немедленные действия мужикам запретил, резонно рассудив, что курицынцам такое всенепременно выйдет боком.

      Ночевать в посёлке продотрядовцы побоялись и, рассчитывая к полуночи достичь Староуральска, вскоре после полудня отбыли. Составили обоз из пяти своих и трёх курицынских подвод, сгуртовали реквизированный скот и двинулись в путь. С последней подводы предупреждающе-зловеще подмигивал чёрным зрачком дульного среза обшарпанный "Льюис".

      Спустя четверть часа (благо, несложный план действий был выработан ещё в обед) вслед пошла погоня. Разделились. Одни, следуя параллельно дороге лесом, обогнали продотрядовский обоз, другие зашли с тыла и флангов. Оружия у мужиков было в достатке, стрелками все были тоже неплохими: и фронтовая выучка, да и откуда в охотничьих краях плохим стрелкам взяться? Был в наличии и "Максим", но, по здравому рассуждению, с собою пулемёт брать не стали, дабы в горячке боя не угробить собственную скотину, ради возвращения которой всё, в первую очередь, и затевалось.

      Исход боя был предопределён. Два десятка продорядчиков-горожан против тридцати хорошо вооружённых и прекрасно знающих местность курицынцев под командованием боевого офицера-разведчика серьёзного сопротивления оказать не могли и не успевали. Цели были разобраны заранее. Бойцов, сидевших за пулемётом, выбили в первую очередь, остальные своих товарищей пережили ненадолго, лишь некоторые успели сделать по одному ответному выстрелу. Лишь чахоточный телеграфист оказался достаточно шустрым, чтобы успеть юркнуть под телегу, откуда он начал пальбу из тупорылого "Бульдога", пуская пули в белый свет, как в копеечку. Патроны у него вскоре закончились, после чего горе-вояка был весьма невежливо извлечен из своего укрытия и надёжно связан. Потерь курицынцы не понесли, за исключением одного легкораненого, которому пуля навылет прошила мякоть плеча. После этого телеги развернули в противоположную сторону, дабы обнаружившие разгромленный продотряд решили, что всё случилось ещё на полпути к Курицино, трупы продотрядовцев сволокли в сторону и закопали. Наиболее ретивые да злые предлагали оставить чахоточного в лесу, предварительно раздев и привязав к дереву (пока комары не заедят). Каурин не разрешил. Во-первых, потому что опасался, что жертва будет кем-нибудь обнаружена ещё до того, как комары закончат своё дело, во-вторых, так как подобных "развлечений" Николай на дух не переносил и справедливо считал их несовместимыми с собственными понятиями об офицерской чести. Кончилось тем, что бедолагу-большевичка попросту прикололи штыком, затем закопали рядом с остальными. Вернулись в посёлок, где раздали всё реквизированное хозяевам.