Катавасия - [79]

      Отокар пожал плечами:

      - Не говорили о том. Мне мыслится, что домовым будет, больно уж хозяйствовать любит.

      - Как знать. Раньше, говорят, он добрым воеводою был. Так что может и к берегиням подастся. Одно точно: уж он-то смерть от старости примет, свой срок сполна прожив.

      - То так.

      Оба замолчали. Стемид повернул голову, только сейчас заметил Двинцова, по-прежнему стоящего рядом.

      - А тебе что ещё? Ступай, отдыхай, обустраивайся.

      - Так я вам больше не нужен?

      - Мне в княжестве каждый нужен, лишних людей в мире не бывает. Только вот сейчас в тебе надобности нет. Да и дело себе ты сыскать должен, и крышу над головой найти, - князь на миг задумался, затем спросил:

      - Делу ратному обучен ли, с мечом иль копьём совладаешь? Коли нет, так учить тебя поздновато будет. Иль может, рукомеслом каким владеешь? У себя-то чем промышлял?

      - Драться вроде могу немного, а хорошо иль плохо, то вам виднее будет. Я ведь не знаю ещё, как ваши люди оружием владеют. А у себя - преступников я ловил, уголовников всяких, злодеев разных... Ещё с деревом могу немного: сруб простой поставить, полки-скамейки всякие.

      - Это навроде как в городской страже служил? Поглядим-поглядим, чего ты стоишь. А коли и топор плотницкий держать в руке умеешь, то без дела верно не пропадёшь... Да! У вас там обычай есть воинским людям звания всякие давать независимо от того, с каким отрядом на деле управиться в бою сможешь. Ты-то кем был и скольких воинов под началом держал?

      - Ну, если по-вашему перевести, то вроде как сотником. Но это только по названию, на деле я больше чем тремя десятками не командовал. Да и то это когда я ещё в войсках служил, тогда я и по званию десятником был.

      - Ладно, спытаем, каков ты груздь в деле, тогда и кузов тебе подберём. Только на то, чтоб у меня десятником быть, ты сразу не рассчитывай.

      Отокар поинтересовался:

      - Грамоту знаешь какую-нибудь? Читать-писать обучен?

      - Там - знал, так ведь у вас тут по-другому пишут.

      - По другому-то-по-другому, да и вашим некоторым письменам кто желал, тот выучился. Книги-то ваши когда-никогда, да и к нам попадают. Ты-то что ж ни одной не захватил? Или книгочейством нисколько не болеешь?

      - Так ведь я сам не ждал, что к вам влечу. А так-то я книги люблю. И дома у меня много книг собрано было.

      - Тогда заходи ко мне, грамоту нашу я тебе покажу, книги дам. Да и поговорить с тобою хочется. Давненько я пришлецов из Отрубного мира не встречал. И тебе о нашем мире знать поболе не лишним будет. Назавтра после полудня и приходи, в храме Рода меня спросишь, тебе или мой дом укажут, или где брожу я, расскажут.

      - Приду, - пообещал Вадим.

      В разговор вмешался князь:

      - А с утра ко мне на двор приходи. Как два дважды колокол пробьет, так и приходи. Найди воеводу Стойгнева, ты его видел. Скажешь, что я велел тебя на ратное умение проверить, а, коли подойдёшь, так и в младшие гридни взять. Я его ещё сам предупрежу. Остановиться-то нашёл где?

      - Да нет пока, - Двинцов замялся, про себя он уже твёрдо решил переночевать в лодке, - Да и не один я, два пса со мной.

      - Ясно. Значит, платить в корчме тебе нечем. Так то - не беда. В гости пожаловали, так в гридницкой моей и заночуете. Там и накормят вас, не обессудь, что к столу не зову, хоть и не в обычае это. Сам не знаю, когда время поесть выберу.

      - А пустят меня с ними?

      - Как не пустить. Чай, не с упырями пришёл, с Божьими твореньями. А коли они и с упырями уж повоевать успели, так значит, тоже - кмети. Ступай пока, стражу у крыльца спросишь, они тебе гридницкую укажут.

      Двинцов, поблагодарив, вышел. Солнце, лениво, словно в парном молоке, плывя в прогретом голубом небе, понемногу клонилось к закату, до которого, впрочем, было ещё далеко. Получил назад своё оружие, нагрузился пожитками. Собаки терпеливо ждали, пристроившись в тени. Спросил, как пройти к гриднице, стражники удивлённо заявили, что для этого выходить из терема было незачем, и вообще, мол, делать там нынче нечего, так как князь занят и никакого пира с дружиною не предвидится. Оказалось, что перепутал названия: гридницы - палаты для княжьих пиров с дружиной, и гридницкой избы - дома, в котором проживали ратники младшей дружины. После этого стражники терпеливо и даже несколько занудливо, на уровне "для особо тупых" (видимо, за такого и принимая), объяснили, как пройти до гридницкой.

* * *

      При первом взгляде на гридницкую Вадим почувствовал, как на лице его против воли расползается довольная улыбка. Да и могло ли быть иначе при встрече с хорошо знакомой обстановкой и атмосферой?

      Вокруг буквально витал, пропитывая всё и вся, неистребимый, тысячелетиями не меняющийся дух казармы. И не важно при этом, стоят ли в её оружейных мечи или автоматы, кремнёвые ружья или даже какие-нибудь бластеры с деструкторами материи, бьют ли поблизости в нетерпеньи копытами боевые кони, или замерли стальными валунами танки или мигают бортовыми огнями межпланетные катера фантастического будущего. Во все века и у всех народов остаётся главное, присутствие чего мгновенно почует любой приблизившийся вояка, пусть даже чудом попавший в далёкую от него эпоху, абсолютно чужую во всём остальном: обычаях, законах, морали. И это главное иначе как "духом казармы" не назовёшь. И пусть, услыхав или прочитав такое, ухмыльнётся "догадливо" человек, не изведавший воинской службы в жизни своей, либо изведавший, но не понявший её душою: "Знаем, мол, мы этот ваш "дух": портянки несвежие да пот мужской, оружейная смазка, да хлорка из сортира!" Не говоря уже о том, что казарма, в коей можно учуять подобное, это уже не казарма, а приют для бомжей (и гнать тамошнего старшину в три шеи), человеку такому можно только посочувствовать, ибо объяснить ему уже невозможно, как не объяснить слепому от рождения понятия цвета, как не втолковать глухому музыки, не вбить в голову нежелающему учиться грамоте, что, окунувшись в книгу, можно путешествовать по всем измерениям вселенной, обретать новых знакомых и даже друзей, запросто беседовать и даже спорить с величайшими умами человечества. Дух казармы - это её философия и поэтика, это та дружба, которая может зародиться только в её стенах. Это сито, задерживающее в себе только способных слиться в единое целое, зовущееся армией. Слиться, при том сохраняя на все сто процентов собственную индивидуальность, оставаясь личностью, но личностью, умеющей чувствовать, что от него зависят судьбы других, тех, кто рядом. К сожалению, из владеющих искусством слова, очень немногие смогли в полной мере или близко к тому, перенести на бумагу, а затем, и к читателю, ощущение этого духа. До обидного мало их. Денис Давыдов и Роберт Хайнлайн, Валентин Пикуль и безымянный автор "Слова о полку Игореве"... А иначе, может быть, и не было бы у нас "дедовщины" и "уклонистов", не использовали бы армию в качестве игрушки политиканов, не бросали бы на верную гибель необученных мальчишек, отмывая их кровью чьи-то грязные деньги, не приходили бы к власти люди, трусливо предающие своё Отечество, за "тридцатьсеребреников" валютного кредита в считанные годы гробящие то, что веками любовно пестовал народ - вооружённые силы. Да, жить надо стараться в мире, да, армия требует огромных материальных средств. Никто, кроме сумасшедших, не спорит, что война - это кровь, грязь, горе, и военные знают это во много раз лучше других. Можно взахлёб плести, что стоит, мол, разоружиться, сократить или вовсе ликвидировать "скопища вооружённых дармоедов", как сразу же в стране станет больше продуктов, красивых тряпок, удобной бытовой техники, а в кармане "потребителя" по щучьему велению забренчат лишние деньги, которые он с удовольствием бросится тратить. Что ж? Сократили, развалили, посадили на голодный паёк. Магазины действительно заполнились товарами на любой вкус, но чьего производства? Заставлять "оборонку" делать кофемолки, перестраиваясь в кратчайшие сроки и без учёта специфики, то же самое, что дать печь пироги сапожнику. А товары-то идут из стран, в которых о подобной идиотской конверсии и не помышляют. И покуда в мире есть силы, не понимающие ничего, кроме силы, силы, которые раньше прикрывались лозунгом "борьбы с коммунизмом", а ныне откровенно тянущие лапы к чужим недрам, лесам, иным богатствам, силы, которые начали диктовать стране условия, как диктуют значительно более слабому, покуда жива поговорка "Горе побеждённым!", армия остаётся единственным аргументом, способным спорить с международным хамством., единственной силой, способной одёрнуть охочего до чужого добра хапугу. И недопустимо превращать народ в толпу "потребителей", непозволительно вынуждать большую часть населения заниматься торговлей, восторженно говоря при этом о развитии бизнеса. Нация, государство, этнос не могут существовать ни без производителей, ни без защитников. Да, военные годами, порою - десятилетиями вроде бы "даром" потребляют ресурсы государства, но они же в свой час отрабатывают свои долги перед народом, или, как сейчас модно говорить, перед налогоплательщиками. Они возвращают взятое сторицей, оплачивая по самой дорогой цене - ценою собственной жизни, телом своим закрывая страну, не разбирая при этом, кого спасают они: граждан ли, жуликов ли, дельцов или "потребителей", заявляющих, что им всё равно, под чьею властью существовать. Они, воины, поднимаются в эти мгновения на высшую высоту человеческую - высоту подвига, высоту самопожертвования. Да, можно сделать это и без многолетней подготовки, не посвящая этому жизни или даже двух-трёх лет срочной службы. Но не станет ли тогда напрасной неумелая жертва, ничего, кроме гибели жертвующего собой, не принесшая людям? Смысл воинского искусства - не "умереть за Родину", какой бы мужественной та смерть ни была, а победить, сознательно допуская возможность собственной гибели.