Катастрофа - [2]
Уинслоу со стоном повернулся на другой бок. В темноте смутно виднелись очертания плеч мистрис Уинслоу. Вид ее придал мыслям другое направление. Он вдруг начал остро страдать от бесчувственности Минни. Вот и сейчас: он лежит тут, мучается мыслями о всяких делах, а она себе спит, как ребенок. Уинслоу стал сожалеть о том, что он вообще женился; в душе у него поднялось то чувство горькой обиды, которое обычно охватывает человека во время бессонной ночи. Как глупо со стороны мужчины жениться! Вид безмятежно спавшей Минни так раздражал Уинслоу, что он чуть было не разбудил ее и не сообщил ей приятную новость о том, что они «разорены». Ей придется вернуться к дяде; а дядя всегда неодобрительно относился к ее мужу. Что же касается собственного будущего, Уинслоу далеко не был в нем уверен. Когда приказчик сам открывает магазин, ему потом очень трудно снова получить место. Бедняга начал мысленно представлять себе беготню в поисках должности. Ему придется таскаться от одного большого магазина к другому, писать бесконечное число писем. А он терпеть не мог писать письма. «Сэр, в ответ на объявление, помещенное вами в газете „Христианский Мир“…» Уинслоу предвидел впереди целый ряд лишений и огорчений, а в конце концов — пропасть.
Он встал, отчаянно зевая, оделся и спустился вниз, чтобы открыть ставни магазина. День еще не начинался, а он уже чувствовал утомление. Он стал открывать ставни, все время спрашивая себя, зачем он это делает. Все равно конец один, будет ли он стоять за прилавком и ждать покупателей или нет.
Теперь, когда ставни были подняты, лавку залил яркий свет, сразу обнаруживая, и какой ветхий в ней пол, весь в щелях и углублениях, и какой жалкий вид у держаного прилавка. Все его предприятие явно безнадежно. За последние полгода Уинслоу постоянно видел в мечтаниях веселенький магазинчик, который давал бы хотя и не огромный, но все же приличный доход; перед ним разворачивались картины семейного счастья. Теперь он вдруг резко пробудился от всех своих мечтаний. А тут еще, как назло, тесьма, которой был обшит его черный, вполне еще приличный сюртук, зацепилась — она немного отпоролась — за задвижку у входной двери, и кусок ее оторвался. Подавленное состояние Уинслоу сменилось гневом. Он стоял, весь дрожа; затем злобно дернул тесьму, оторвал еще кусок и отправился в таком виде к Минни.
— Вот, — с упреком сказал он, — полюбуйся. Все-таки не мешало бы тебе немного следить за моей одеждой.
— Я не заметила, что тесьма отпоролась, — удивилась Минни.
— Ты никогда ничего не замечаешь или замечаешь тогда, когда уже поздно, — заявил Уинслоу. Упрек был явно несправедливый.
Минни вдруг взглянула мужу в глаза.
— Если хочешь, Сид, я сейчас зашью.
— Нет, давай сначала завтракать, — буркнул Уинслоу. — На все есть свое время.
За завтраком Минни с тревогой следила за его озабоченным лицом. Он заговорил только раз, причем объявил, что она подала ему тухлое яйцо. Это была неправда; яйцо только не вполне свежее, — Минни платила шиллинг за полтора десятка, — но сносное. Уинслоу отодвинул тарелку и съел кусок хлеба с маслом; затем он снова принялся за яйцо, признав этим, что был не прав.
— Сид, — сказала Минни, когда муж ее встал и направился в магазин, — ты нездоров?
— Нисколько! Здоров вполне, — он с ненавистью посмотрел на нее.
— Ну, тогда, значит, что-то случилось. Неужели ты сердишься на меня из-за этой тесьмы, Сид? Скажи мне, в чем дело. Ты и вчера за чаем был такой же, и за ужином. Ведь тогда тесьма была цела.
— Теперь я буду всегда такой.
Минни вопросительно взглянула на мужа.
— Да в чем же дело? Скажи! — взмолилась она. Жаль было пропустить такой удобный случай. Уинслоу, стараясь произвести как можно более сильный драматический эффект, объявил о грозящей им беде.
