Катастрофа - [249]

— Милый, я навсегда твоя!

Гитлер ответно слабо улыбнулся и погладил ее тонкую, изящную руку с маленькой родинкой у большого пальца. Он все продумал.

Адъютант фюрера Отто Генше поднял бокал шампанского и неуместно воскликнул:

— За счастье молодых!

Геббельс укоризненно покачал головой, Борман усмехнулся, а шофер Гитлера Эрих Кемпка поправил:

— За молодых!

Камердинер Гейнц Линге просит Бормана затушить сигару:

— Ева и фюрер не переносят дыма.

Борман зло цедит сквозь зубы, поплевывая на тлеющую сигару:

— Скоро здесь будет много дыма…

Гитлер подчеркнуто спокойно разговаривает с Евой:

— Видишь, моя куколка, я сделал так, как ты хотела. Ты рада?

Ева счастливо улыбается:

— Твоя судьба — это моя судьба. Благодарю Бога за эту радость!

Гитлер опять целует ее — в губы.

Восторженный поклонник Вагнера, он решил исполнить роль в духе его героических опер — вождь и его верная жена должны красиво сыграть последнюю сцену.

После свадьбы, в четыре утра, когда бункер тихо сотрясался от взрывов, доходивших сверху, он продиктовал два завещания — политическое и личное. В обоих он говорил о своем самоубийстве: мосты к бегству были сожжены.

Верный Геббельс, все время сохранявший железную выдержку, сделал «Приложение» к завещанию фюрера. Он объявил от своего имени и от имени жены, что они вместе с шестью детьми добровольно «уходят вместе с любимым вождем». Свое слово он сдержит.

В бункер спустился генерал Вейдлинг — рукав его кителя был испачкан землей и кровью — он командовал обороной Берлина и отважно лез в самые опасные переделки, словно искал смерти.

— Простите, фюрер, но первого мая Жуков сделает подарок Сталину — Берлин падет… Мы защищаемся из последних сил.

— Спасибо, мой генерал, мой верный друг! — фюрер по- товарищески пожал руку Вейдлингу.

Мартин Борман, молча сидевший в углу, ухмыльнулся:

— Не только Жуков Сталину, вы нам тоже подарок сделали! Месяц назад вы, генерал, докладывали, что Берлин неприступен.

В этот момент, развевая белокурые волосы, быстро вошла Ева, хотела что-то сказать мужу, но, увидев Бормана, осеклась: она люто ненавидела Мартина, считала его интриганом и проходимцем— и не без причин.

Зато Борман, словно хищник, выскочил из западни.

— Да, мой фюрер, не хотел огорчать, — он сделал паузу, обращаясь вроде бы к Гитлеру, но глядя прямо в зрачки Евы, — сегодня мне сообщили, что Муссолини и его Клара Петтачи убиты итальянскими маки.

Не спуская глаз с вздрогнувшей Евы, любившей темноокую Клару, медленно цедил:

— Их трупы привезли в Милан и повесили на потеху быдлу — за ноги!

Ева ахнула и тихо заплакала, Борман почти не скрывал улыбку, а Гитлер с возмущением произнес:

— Какая жестокость! — Это звучало двусмысленно.

И после паузы:

— Хороший свадебный «подарок» вы нам сделали, Мартин.

Помолчал, потер ладони, твердо произнес:

— Со мной… с нами… такую шутку не выкинут. Я Сталину подарка не сделаю. После моей смерти моего тела в большевистском паноптикуме не будет.

Фрау Юнге, секретарь Гитлера, принесла кофе.

— Позовите Кейтеля! — сказал Гитлер.

Вскоре тот явился. Гитлер, попивая кофе, диктовал прощальное послание генералитету: «Неверность и измена на протяжении всей войны разъедали волю к сопротивлению. По этой причине мне и не было дано привести мой народ к победе…»

Прощально пожав руку Кейтелю, Гитлер распорядился:

— Мне нужна фрау Христиан…

Миловидная блондинка не заставила себя ждать:

— Слушаю вас, мой фюрер.

Гитлер встал с мягкого кресла, подошел к Христиан, взял ее за локоть и чуть надтреснутым, но твердым голосом произнес:

— На вашу долю, фрау, выпала историческая миссия. Записывайте, это будет мой последний документ. — Он прошелся по комнате из угла в угол, сосредоточенно наморщив лоб и потирая кончик носа. Затем резко откинул голову и начал диктовать:

— Итак, заголовок: «Мое политическое завещание». Записали? Диктую дальше: «Прошло более 30 лет, как я внес скромный вклад в 1914 году как доброволец в первую мировую войну… В течение последних трех десятилетий все мои мысли, все мои дела и все прочие аспекты моей жизни мотивировались исключительно любовью к моему народу… Неправда, что я или кто другой в Германии хотели войны в 1939 году. Она была желаема и спровоцирована теми международными государственными деятелями, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в еврейских интересах».

Гитлер вопросительно взглянул на секретаря:

— Вы успеваете, фрау Христиан? Спасибо, продолжайте: «Пройдут столетия, но и тогда из руин наших городов и монументов возродится ненависть к тем, кого мы должны благодарить за все случившееся: международное еврейство и его пособников…»

Потом Гитлер заклеймил Геринга и Гиммлера, ведших секретные переговоры с американцами, назначил новое правительство во главе с адмиралом Деницем. Закончив диктовать, устало вытер со лба пот:

— Вот и все…

* * *

Вечером, уединившись с Евой, слушал пластинки с записью «Тангейзера».

После этого фюрер приказал усыпить любимую овчарку Блонди. Он еле слышно произнес:

— Ах, Блонди, Блонди… Ты меньше всех заслужила эту участь. Прости, нам всем плохо.

…Наступил последний день фюрера — 30 апреля. В два часа тридцать минут ночи он вышел в один из отсеков бункера. Здесь выстроились его сотрудники и соратники. Пройдя вдоль строя, фюрер каждому пожал руку, попрощался: