— Нет, нет, — шептала Кассандра. — Ты видишь только плохое в нас, Аполлон. Разве нет у людей достоинств? Неужто на одни лишь подлости способны мы, люди? Неужто ничего, кроме убийственной безнадежности и глупости не найти в нас? Ничего, совсем ничего хорошего?
— Если искать, то и в диком звере можно найти хорошее… Но не в том дело. Не волнуют меня несчастья и радости людей. Только твоя судьба беспокоит меня, Кассандра. Не говори “мы”, говоря о людях. У тебя нет ничего общего с ними. Ты считаешь мои речи одновременно лестными и обидными — уверяю тебя: ты ошиблась, царевна Кассандра — другое. Тысячелетия я любил тебя…
— Тысячелетия? Да мне и тридцати-то нет.
— Ты опять ошибаешься, любимая.
Он говорил нежно, но горечь не покидала его голос.
— Бесконечное количество раз мы встречались с тобой на этом свете. Ты приходила, и я всегда узнавал тебя. Ты уходила, а я оставался и ждал. Когда-то давно, вечность назад, ты спросила меня, как я люблю тебя. Я ответил шуткой, но я уже тогда любил тебя, Касс. Я и сейчас тебя люблю.
— Мне стало слишком сложно понимать тебя, — прошептала девушка. Она даже не заметила, что Аполлон назвал ее не Кассандрой, а Касс.
— Знаю, и не требую сейчас, чтобы ты поняла. Только прошу: поверь мне, согласись, и я сделаю тебя бессмертной богиней… И кончатся твои несчастья. Одно короткое “да” — и ты с нами, на Олимпе. Это, правда, не тот Олимп, да и Парнас не тот… — Аполлон тоскливо вздохнул. — Зато ни забот, ни ужасов, ни страха, ни болезней, ни насилия тебе не придется испытывать в жизни. Не насмешки и издевательства — поклонение и молитвы будешь получать впредь.
— Раз уж ты все знаешь, Аполлон, скажи: для чего мне поклонение? Зачем нужны мне чьи-то молитвы?
— Любому это нужно, Касс, не прикидывайся глупой. Любой жаждет чувствовать себя великим.
— Я не прикидываюсь. Я действительно не понимаю. Для чего чувствовать себя великим? Уверен ли ты, что это нужно каждому?
— Без сомнения. Представь себя бессмертной богиней: в твою честь возносятся храмы, слагаются песни, легенды…
— Разве может это сделать меня счастливой?
— Это делает счастливыми всех нас.
— Ты хитришь сам с собой, Аполлон. Не вижу я счастья в твоих глазах.
— Твоя любовь — единственное, чего мне не хватает для счастья. — Скажи: “да”, Касс, скажи — и все плохое позади.
— О Аполлон! Ведь ты Бог! Будь великодушным, Аполлон!
— Ну конечно же, Боги обязаны проявлять снисходительность и великодушие, считают люди… Обязаны, должны, только по той причине, что они Боги. Но позвольте, а что же в обмен? Немного великодушия к Богу? Приходит ли тебе в голову, человек, хоть иногда, случайно, насчет снисходительности к тому, кто не ниже, а выше тебя?
Кассандра молчала.
Аполлон вздохнул и взволнованно продолжал: — Разумеется, легко и просто быть великодушным к слабому, а к сильному? Уверяю тебя: великодушие и снисходительность к сильному могут оказаться гораздо нужнее, значимее, ценнее. Попробуй сама стать великодушной, Кассандра: не к человеку — к Богу!
— Прости меня, Аполлон, — упавшим голосом сказала Кассандра. — Я не могу солгать. Особенно в этом я не могу солгать тебе. — Хочешь — возьми меня, хочешь — убей! Я сама не знаю, в чем причина. Но знаю твердо. Прости меня, Аполлон! Прости: я всего лишь смертная. Прости: я не люблю тебя.
Бог, отшатнувшись от девушки, бегом побежал к колеснице.
Но горячий короткий бред Кассандры потому и был бредом, что проговаривался бессознательно, без участия разума, на одних чувствах. Лишь, поставив точку, царевна отчетливо поняла смысл тех слов, которые минуту назад, очевидно, сами по себе произнесли ее побелевшие непослушные губы. А поняв, стала громко плача, молиться ему, просить прощения и пощады. Но было поздно: Бог перестал разговаривать с ней.
Все. Кончено.
Видения последних часов, проведенных в родном городе, до конца ее дней не покинут ее.
Вот охрипшая от воплей, без голоса, без слез, царевна молится, уже в храме Афины Паллады, умоляет богиню защитить ее город, пощадить, защитить ее.
Вот в храм врывается косматый дикарь Оилид и насилует ее здесь же, в храме Афины.
А вот и Елена. Бледная от страха Елена. Прекрасная Елена, не успевшая оплакать своего Париса. Идет, идет к кораблю… с ней Менелай. Царь ведет ее за руку и смотрит на нее с любовью. Забыв, простив жене предательство, обман, воровство. Все, как и предсказал Аполлон.
— Я знаю, тебе пришлось пережить страшную ночь, — примирительно начал Агамемнон. — Эта подлая собака, Оилид, еще получит свое…
Кассандра вздрогнула. При чем тут Оилид… Да, злодей, да, мерзавец, но разве он главный виновник? Он только воспользовался теми обстоятельствами, которые удачно сложились для него… Для эллинов…
— Хотя, как мужчина, я могу понять его страсть к тебе, — вкрадчиво продолжал царь.
Кассандра мрачно взглянула на него. Он-то чем отличается от Оилида? Тем, что еще не изнасиловал ее? Он, пожалуй, не способен понять всю степень ее отвращения к нему. Да и плевать хозяину на то, что противен своей невольнице.
Она, вешая царевна Кассандра, уже видела Агамемнона. Когда там же, в храме, он отнял ее у мучителя, отнял не для того, чтобы спасти — нет, захотел иметь сам. Что ж, все верно: добыча принадлежит царю. Отнимал же он у своих воинов награбленные ими ценности. Видела она и жадность, и похоть, и спесь в желтых глазах царя.
