Орф в компании рабов, в основном кентавров, развалился у костра. По бестолковому выражению лица, по прилипшей к потному лбу пряди, сразу же стало понятно: Орф сильно навеселе. Новые друзья от него явно не отставали: болтали что-то пьяными голосами, с фамильярностью хлопали с обеих сторон поэта по плечам. Увидев на экране Орфа двух прекрасных дев, кентавры настороженно стихли, прислушиваясь.
Орф улыбнулся и громко объявил: — Свобода!
Орф картинно выставил вперед правую руку и с актерским пафосом произнес: — Знаете ли вы, что такое… — он закатил глаза, широко открыл и мечтательно закончил: — Равенство!
— Он с ума сошел, — с неожиданным спокойствием в голосе произнесла Фадита.
— А, не нравится! — произнес один из кентавров, тот, что был к Орфу ближе остальных.
— Ничего, доберемся и до этих красоток, — мрачно пообещал второй.
Кентавры осклабились, выражение их лиц стало возбужденно-бессмысленным, жесты — неприличными.
Орф сначала было заулыбался, затем что-то сообразил. На лице его появилось выражение возражения. Поэт похлопал одного из кентавров по плечу и сказал: — Однако…
— Чего? — грубо отозвался тот. Глаза его моментально налились пьяной злобой.
— А того, что она моя, — сообщил Орф. — Так что убери свои копыта.
Оба кентавра вскочили на ноги. Касс поняла: сейчас произойдет что-то, жуткое, страшное.
— А эта тоже твоя? — заорали две глотки с двух сторон, кивая на нее.
— Что не твоя, так это точно, — отрезал Орф.
Поэт сидел перед кентаврами, пьяно пошатываясь, и весело улыбался.
Гогот компании смолк. Сотоварищи Орфа стали подниматься, трезвея на глазах. На лицах появилась угроза. Кулаки стали сжиматься, приготавливаясь к драке.
Один из кентавров пока еще легко ткнул поэта кулачищем в грудь.
Орф от этого незаметного толчка чуть не упал, но, быстро восстановив равновесие, махнул кулаком по направлению к нападавшему.
Фадита взвизгнула, обе девушки в один голос закричали: — Не надо, Орф!
Кентавр молча стоял перед по-прежнему улыбавшимся Орфом. На диком лице мятежника играли желваки.
— Уступи, осел! — пронзительно закричала Фадита. — Ты что, смерти ищешь?
— Ах, ослом дразнишь? А чем это тебе плохи ослы? — кентавр постоял, играя желваками.
Кентавр перевел взгляд на Орфа и неожиданно потребовал: — А ну, извинись!
— Это за что же? — поинтересовался тот.
— За все! — проорал кентавр. — За все мои страданья! На колени перед нами, гад! Сколько я для ваших проклятых дворцов камней перекидал! А ты еще надо мной издеваться? Это сейчас-то? А ну на колени!
— С разбегу! — глядя кентавру прямо в глаза, проговорил поэт. — Больше ничего не желаешь, машина?
Фадита взвизгнула.
— Как ты сказал? — угрожающе переспросил тот.
— А вот так и сказал, — Орф мило улыбнулся. — Сказал, а не проржал, между прочим.
Ржание вырвалось из горла кентавра, едва он уловил насмешку: — Вот это твое равенство?
— Ах, да, — вспомнил Орф и рассудительно заявил: — Ну что ж… Равенство — это, конечно, хорошо… Но зарываться не стоит, ребята.
— Ну, а дружить… — вступил в разговор до сих пор молчавший другой кентавр. Словно все еще не веря услышанному, он кивнул в сторону девушек: — А дружить с ними тоже нельзя?
Орф развернулся на голос и еще раз улыбнулся: — А дружи-ка ты со своими… — поэт улыбнулся в третий раз — и ласково произнес, отчетливо выговаривая каждую букву: — Кентаврихами.
Касс от ужаса закрыла глаза. Фадита закричала, и ее крик слился с ржанием и возмущенными возгласами в момент окружившей Орфа своры.
Когда Касс открыла глаза, все было кончено.
Кентавры удовлетворенно сопели, отирали руками потные лбы, успокаивающе оглаживали друг друга по лоснившимся бокам, стихали, расходились. А у догоравшего костра грудой грязного окровавленного тряпья валялось то, что всего еще несколько минут назад было весело улыбавшимся поэтом Орфом.
Царь Агамемнон пригласил ее за свой стол. Он, похоже, считал, что оказывает этим своей невольнице великую честь. Победитель, видно, забыл о том, что она, его рабыня, только вчера еще была царевной.
Есть Кассандра не могла. Агония ее города продолжалась в памяти царевны весь день, хотя, едва наступил рассвет, стало ясно, что фактически город перестал существовать. Несмотря на то, что сожженный берег давно исчез за горизонтом, гарь и копоть пожаров по-прежнему, словно во время отплытия, застилали глаза, въедались в ноздри, обжигали кожу. На всем корабле не находилось места, где можно было бы укрыться от хлопьев золы, горького дыма и страшных воспоминаний.
Шум последней борьбы, торжество победителей, отчаянье побежденных, плач женщин и дев, которых насиловали, вязали, волокли, вели, тащили в рабство…
С той самой минуты, когда обманутые проклятыми хитрецами троянцы себе на горе втащили в город коварного деревянного зверя, великим Илионом владела гибель. Позор, горе, ужас и падение Трои лежали на сердце Кассандры ее собственным позором, горем и ужасом, ее собственным падением. Гибель всех родных, любимых ею людей, стала ее собственной гибелью, хоть царевна, единственная из царской семьи, осталась в живых. Дочь Приама Агамемнон пожелал взять с собой.
Который раз перед глазами вещей девушки вставали жуткие сцены.
