Катарина, павлин и иезуит - [4]

Шрифт
Интервал

Прежде всего легион чертей заметили в Истре. Сейчас колокол зазвонил оттого, что не спавшие в эту ночь люди почувствовали их присутствие и здесь, над горой, наверху, где гора соприкасалась с темнотой туч. Еще раньше, много вечеров подряд, люди будто бы замечали их появление над Истрой и их дальнейший полет. Когда сплюснутые, прижатые к земле черные тучи опустились с небосвода почти до земной поверхности, между их мраком и темнотой земли проглянул узкий краешек заходящего солнца, или, может быть, это был идущий из-под земли огонь; день еще не кончился, ночь еще не наступила, и именно тогда люди увидели, как бесы выходят через открывшуюся между землей и небом щель. Был приоткрыт мир преисподней, из этого отверстия они и вышли. Никто не знал, из какой дали и глубины явился этот легион. Говорили, что, вынырнув из ярко полыхающей пасти, они летели низко над морской гладью, под темными тучами, мимо пустынных скалистых берегов, мимо каменных домов, устремляясь в глубь страны, в альпийские долины и на равнины севера. Рассказывали, что из светлых южных краев они спешили в северную ночь, где должны быть рассеяны. Новость из Истры распространялась в горных селениях шепотом, с колокольным звоном, теперь колокол бил потому, что они появились и здесь. Там, в Истре, были каменные дома и оливковые деревья, там был свет – отблески, отраженные морским зеркалом, озаряли всю землю; здесь были источающие влагу горные склоны, покрытые лесной чащобой, здесь была черпая ночь, тревожная тишина предчувствий – ночь и тишина, в которой слышалось только, как в свинарниках топотали и метались их обитатели. В окне горел свет, в стол был глубоко воткнут нож.

В стол был глубоко воткнут нож – это предводитель паломников Михаэл вогнал его туда, между стаканами с водкой, и ручка ножа, освещенная масляным светильником, угрожающе задрожала, так что тень ее, скользнув по лужицам пролитого питья, врезалась в оробевшие души пьяных крестьян. Тень ножа затрепетала на стене и почерневшем потолке, защищавшем их всех этой ночью от всемирной пустоты мрака, сквозь который пролетали демоны, садившиеся на крыши домов в селе и поднимавшиеся сквозь зеленую пелену дождя к колокольне церкви святого Роха, откуда, испуганные звоном колокола, дрожанием освященного воздуха и дождем, мокрые, круто спускались вниз, обратно в лес, в свинарники, на крыши сельских домов. Люди жались друг к другу у стола под черным потолком, уже с раннего вечера заливая водкой свой страх; они пригласили к столу управляющего поместьем в долине вдовца Полянеца, чья до сих пор незамужняя дочь по имени Катарина всем им являлась во сне, так что они просыпались и потом, не смыкая глаз, лежали рядом со своими женами до рассвета, глядя в потолок, па котором мысленно рисовали ее бедра, грудь, длинные темно-каштановые волосы – здоровые, блестящие волосы, в то время как поблизости шевелилась хворая скотина, ударяясь о стены, за которыми стояли их кровати. Они усадили за стол Полянеца из усадьбы и крестьянского предводителя паломников Михаэла, торговца из города, приносившего им лекарства для скота, потому что скот с каждой ночью вел себя все более странно: коровы не переступали, как обычно, с ноги на ногу, покачивая тяжелыми боками и мордами, не терлись о стены, что раньше каждую ночь успокаивало их и будило поутру, крупные животные громко топали копытами, свиньи в свинарнике ночью визжали и плакали как малые дети, овцы над деревней, в кошарах, стонали, происходило что-то неладное – видно, прибыли сюда злые духи. Сначала еще люди думали, что это болезнь, смазывали поросятам ноги и копыта дрожжами с водкой, в пойло им подливали раствор горькой соли, варили для них высушенную пижму и дубовую кору; коровам давали сухой щавель, вымя мазали мягкой глиной, варили в уксусе полынь и протирали этим отваром завшивевшие места у скотины, давали ей высушенную арнику, в копыта вдавливали лук и чеснок, испробовали все, чему они научились в течение столетий общения со своей скотиной, в конце концов стали отрезать поросятам хвосты и уши, чтобы вытекала оттуда дурная кровь – ничто не помогало, свиньи плакали человеческими голосами, коровы от страха стучали копытами и бились о стены хлева, люди ночей не спали, глядя в черный потолок, а вокруг была нескончаемая пустота ночи, в которой творилось что-то непостижимое. Ничто не помогало, в горные края из Истры явились бесы, сейчас они здесь, в селе, лепятся к склонам большой горы, к ее скалам, летают вокруг церковной колокольни, проникают к скотине в свинарники и, может быть, они уже здесь, среди них.

– Если есть здесь хоть один черт, – пробормотал Михаэл, предводитель паломников, влив в себя еще один стакан водки, – если есть здесь хоть один черт, пусть вытащит из стола этот нож.

– Ты пьян, – сказал Полянец, – нализался ты, Михаэл. Пришел сюда, чтобы вести странников на богомолье, прибыл, чтобы лечить нашу скотину, а сам обожрался водкой.

– Этот Миха, – вмешался один из таких же пьяных крестьян, – это блядун, распутник, срамник, а не предводитель паломников.

– Вытащи нож, – ответил Михаэл, – попробуй, узнаешь тогда, что может сделать срамник.


Еще от автора Драго Янчар
Этой ночью я ее видел

Словения. Вторая мировая война. До и после. Увидено и воссоздано сквозь призму судьбы Вероники Зарник, живущей поперек общепризнанных правил и канонов. Пять глав романа — это пять «версий» ее судьбы, принадлежащих разным людям. Мозаика? Хаос? Или — жесткий, вызывающе несентиментальный взгляд автора на историю, не имеющую срока давности? Жизнь и смерть героини романа становится частью жизни каждого из пятерых рассказчиков до конца их дней. Нечто похожее происходит и с читателями.


Северное сияние

Югославский писатель, автор исторических романов, обращается на этот раз к событиям кануна второй мировой войны, о приближении которой европейцам «возвестило» северное сияние. Роман пронизан ощущением тревоги и растерянности, охватившим людей. Тонкий социально-психологический анализ дополняется гротеском в показе духовного кризиса представителей буржуазного общества.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.