Кастро Алвес - [54]

…во сне, под гробовой покоясь сенью,

Свободное услышать поколенье:

И песни радости и танцев шум.

И в ложе театра он понимает: он будет продолжать писать свои стихи, стихи, полные огня. Народ, который никогда ему не изменял, который сейчас улыбается ему с симпатией и любовью, этого заслуживает.

Но вот поднимается занавес, и Эужения поет, Эужения танцует… Все преображается в мире, но она такая же, как в тот далекий вечер в Ресифе, в 1863 году, когда он увидел ее впервые. Это сон, сердце его бьется, он задыхается, глаза устремлены на нее, поэт словно в гипнозе. Она увидела поэта, она уже знает, что он здесь, и это для него она поет грустную песню тоски по родине, песню о своей печальной женской судьбе:

Стала я рабой твоею,

Давят путы все сильней.

Что же медлишь? Мне на шее

Затяни петлю скорей!

Его глаза теперь веселы, живы и счастливы оттого, что видят ее, но они и печальны и скорбны от тяжелых воспоминаний. И со сцены Эужения, взор которой тоже прикован к нему, к его бледному лицу, выделяющемуся на фоне, угадывает слезы в глазах Кастро Алвеса. И она поет для него, и голос ее напоминает ему пение птиц в далеком домике на дороге в Жабоатан, в Ресифе:

Что страшнее, я не знаю:

Смертью ль быстрой умереть

Иль, весь век изнемогая,

Муки долгие терпеть?^{92}

Ее мучает гордость — лучше умереть, чем заплакать, но она признается себе, что очарована им и снова прикована цепью его любви. Перед нею падает занавес, и видение исчезает. И народ, аплодируя ей и комику Васкесу, снова взволнованно взирает на своего поэта, певца его надежды. На него смотрят не только из партера, окутывая его дуновением симпатии. Смотрят и с галерки, заполненной студентами и самыми бедными людьми, отовсюду доносится шум голосов, произносящих его имя: Кастро Алвес. Тут те, кого он любил больше всего: самые бедные, наиболее нуждающиеся в свободе, те, для кого он написал свои самые замечательные поэмы. А там, за сценой, видимо, плачет в своей уборной женщина, которую он больше всех любил, для которой написал самые нежные стихи своей лирики. Улыбка осветила лицо Кастро Алвеса, он позабыл о своей больной груди, об искалеченном теле. Он снова встретил, тех, кого любил, подруга.

Кто-то входит в ложу. Кастро Алвес оборачивается, Эужения бросается к его ногам и обнимает его колени. Он поднимает ее. Забыв о толпе, которая может увидеть их из зала, они падают друг другу в объятья, и она прижимает его к груди. И они смотрят друг другу в глаза, она улыбается сквозь слезы.

— Дорогой! Дорогой! Ты пойдешь со мной?

* * *

В ее комнате он вначале держится, как чужой. Лишь его портрет, тот портрет в двадцать лет, в цилиндре набекрень, напоминает здесь прежнюю любовь. Никакого другого. следа от него, от его вкусов не сохранилось ни в убранстве комнаты, ни в расцветке занавесей, ни в книгах, которые она читает. Он садится в кресло, поставив сбоку костыли, держится молчаливо и отчужденно. Войдя в эту комнату, оставшись один, — она пошла взглянуть на спящую в комнате рядом дочку, — он понял, что между ними ничего уже быть не может и что это пламя, которое снова было разгорелось, обязано лишь волнующему моменту встречи в театре. Продолжать совместную жизнь нельзя — снова начались бы те же мелкие ссоры, что и в Сан-Пауло. Она изменила ему, все больше отдаляется от него. Он должен уйти, унеся с собой воспоминание о радостных мгновениях в театре. Они как бальзам для язвы в его сердце.

Эужения приходит из комнатки рядом, где спит дочка. Она уже переоделась, теперь она в пеньюаре. Она подходит; Кастро Алвес обнимает ее… И остается. Они знают, что это их последняя встреча после двух тоскливых лет разлуки. Тоской будут заполнены и годы, которые им предстоит прожить после этой встречи, — всего лишь два года ему и десять ей.

Утром Эужения просит его остаться, вернуться к ней, простить ее. Обещает, что больше не заставит его страдать, будет хорошей и верной подругой. Она искренна, когда говорит это, но он знает, что она никогда не сможет выполнить свои обещания, что они никогда больше не обретут покоя и радости.

Нужно уходить и не видеть ее больше. Надо умереть, подруга!

И он отвечает ей стихами, нежно и горестно прощаясь с любимой:

Прощай! Уже мне в путь пускаться надо,

И кораблю сигнал к отплытью дан

Сейчас из миллионов волн преграду

Поставит между нами океан.

Дело в том, негритянка, что в эту самую ночь, убедившись в невозможности начать снова совместную жизнь с Эуженией, он решил как можно скорее уехать в Байю, подальше от нее, от искушения, подальше от соблазна испытать горе в ее объятиях. Он рассказывает ей, как и почему пошел в этот вечер в театр:

Из-под сводов подземелья,

Сбросив тяжкий груз оков,

Я пошел на шум веселья,

На оркестра громкий зов.

Захотел с толпой смешаться,

В освещенный зал вступить;

Улыбаться и смеяться,

О прошедшем позабыть.

О, послушай и пойми ты,

Что я за год пережил,

Нелюбимый, позабытый,

Без надежды и без сил.

Дней печальных, монотонных

Я утратил скоро счет.

А ночей моих бессонных

Кто страдание поймет?

Нет, напрасно говорю я,

Не поймешь ты все равно,

Муку выдержать какую

Здесь мне было суждено.

Она плачет, просит прощения. Она хорошо знает, как сильно заставила его страдать. Но теперь она обрела его снова, он снова принадлежит ей, она умоляет его остаться. Разве он не видел, как она обрадовалась, узнав, что он находится в ложе? И Кастро Алвес вспоминает момент, когда увидел ее на сцене: