Кастрация - [21]

Я решился бежать, я давно уже решился, но только сейчас догадался об этом. Ничего более нелепого и невыполнимого невозможно и придумать. Движения мои и поступки точны и продуманны, как и требует того все безнадежное. Я стал переодеваться, натянул на себя темный спортивный костюм, темную куртку на "молнии", серьезно рассчитывая слиться с ночью, черную шерстяную шапочку надеваю на голову и на ноги - теннисные туфли, с иронией подумываю о том, чтобы намазать лицо и руки гуталином, но обхожусь одними очками, светозащитными очками. Я уничтожил наконец ненавистного Малера. Я размышляю мгновение. Какая-нибудь старая токката, какое-то presto, должны стать музыкой моего побега. Нахожу Баха, первого попавшегося, в c-moll, и больше уже не возвращаюсь к тому. Кладу в карман немного денег, этого мне хватит, чтобы исчезнуть, мне хватит недели на две. Рассыпается мелочь, но не ползаю, не собираю. Какой-то алюминиевый сплав. Снимаю трубку телефонного аппарата и гашу верхний свет. Оркестр и два клавира.

Я жду минут пять и стою не шевелясь. Потом подбираюсь к окну и, стараясь оставаться в глубине комнаты, потихоньку отвожу занавеску. Запоминаю все увиденное. Мне может все пригодиться, и не доверяю ничему. Несколько упругих танцевальных шагов в понуром свете ночника. Главную лестницу и главный вход я сразу для себя исключил. Выйти лучше было через черную лестницу, и мое колотящееся сердце сразу же вывело меня к ней. С минуту я постоял возле двери, колдуя над замком, молясь на него и уговаривая. Дверь наконец отворилась, без единого звука, я мог бы победить на каком-нибудь конкурсе по бесшумному открыванию замков. Слушаю воздух и выскальзываю в затхлую темноту.

Я вывернул пробку на распределительном щите, и на лестнице не стало видно ни зги. Просачиваюсь сквозь мрак и наконец нащупываю ногой первую из ступеней. Глаза закрываю и спускаюсь ощупью. Бах продолжает звучать во мне, но ему со мною не совладать. Заставляю чувства свои обостриться, мыслями я повсюду, и стараюсь все учесть и предусмотреть. Потом - поворот, и еще один, и в нескольких шагах дверь. За нею первое мое испытание. Вытягиваю руку. Ощущения. Уплотнившийся воздух. Секунда. Маленький шаг. Пальцы погружаются во что-то мягкое и безжизненное. Шерсть. В груди холодеет. Ощупываю. Предчувствие ужаса. Гвоздь. Тошнота. Дерево. Липкое влажное мясо. Холод омертвения. Злые. Рукою трясущейся спички достаю из кармана. Светящийся след. Можно было и не рассматривать то, о чем я и так уже все хорошо знаю.

На двери возле ручки распята собака с располосованным брюхом. Сейчас только ощущаю вонь; кишки, прежде аккуратно заправленные, вываливаются у меня на глазах. От горла до паха. Ногой я немного вступил в кровь, уже почти застывшую. Подавляю судорогу и отворачиваюсь. Снова в темноте. Что-то человеческое, слишком человеческое, неистребленное, неизжитое, мгновенно шевельнулось во мне. Цепью покорности связаны между собой омерзение и человечность. Не в том дело, что жаль загубленной жизни, и не в плотском отвращении дело. Неясность пугает меня больше всего. Что это? Предостережение? Послание? Символ? Верно все-таки, столкновения с собой не избежать. Сколько же мне ломать голову над загадками ночи?! В каждом высмаркивании бездна из бездн, и я, возможно, выбран за свои прозрения непостижимостей, которыми и отличаюсь от всех. Существуют богов тысячи, известных и нераспознанных, и все они между собою посланиями обмениваются, истребляя целые народы или племена.

Отступить ли мне перед угрозой навязчивого знака? Ключ. Слушаю свое дыхание, опасливо сторонясь мертвечины. Щель узенькая приоткрывается, и приникаю к ней. Спокойно, кажется. Но не доверяю себе. Двор. Осматриваю каждое деревце. Забор. Вглядываюсь в противоположную сторону улицы. И вдруг - отсвет зажженной спички на стволе дерева поодаль. Черта с два, думаю. У дома четыре стороны. Однако, как обложили, если только все не мое воображение. Сколько же мне предстоит шагов неверных, заминок и отступлений прежде моего будущего патрулирования праведничества? В поисках своих не ожидать сходства с опытом предшествующих, прозябающих или существующих в скорби. Не просто рубашку отдать, но не иначе как со своей кожей. Каждый шаг наш - есть извещение о безжалостной благодати существования, гимн конечностей. Человек - это черный юмор.

Кажется, все более срываюсь на молитву. Щель зарастает без звука, смыкаются губы; еще один не выпал из гнезда. Мертвечина. Близость. Занят тем, что делаю тишину. Скольжу вдоль стены; поворот; в настороженности слепого, и нога в ожидании из всех ступеней первой. Книги многие уже написаны для героев, но даже и строчки одной не существует еще для уходящих. Шероховатость стены. Ступени. Сколько ступеней, столько и вздохов, столько и задержанных дыханий. На этаже моем все еще Бах, но он теперь как засидевшийся гость, когда хозяева уже удалились на ночлег. Переклички бессмысленного и непостижимого, что составляет род рифмовок прозы прозябания. Спускаюсь в гараж, и здесь снова со всеми оккультными науками прилаживаюсь к двери, и та вздыхает и уступает. Машиной, конечно, не воспользоваться, света не зажигаю и крадусь вдоль стены, пока не натыкаюсь на что-то высокое на своем пути. Здесь за стеллажом с инструментами небольшое окно, почти вровень с поверхностью земли, окно, которое не открывалось лет сто. Зажигаю спичку и, пока огонек ее соединяет меня с миром предметов, одной рукою поспешно шарю по стеллажу. Отыскиваю ломик, какие-то тряпки, коврик, рукавицы, и все трофеи свои складываю у своих ног победителя. Спичка гаснет, летит отвертка на пол или что-то еще другое, и звук падения ощущаю, буквально, с остротою физической боли. Дыхание успокаиваю, в который раз уже, все герои побегов - мои ненавистные братья, я грудью налегаю на стеллаж, срастаюсь с ним, и тот подается немного, но не сразу. Hic incipit... Конец ломика засовываю под стеллаж. Скрежет. Звуки. И вовсе нет. Ногою подпихиваю под край стеллажа все мягкое, что успел нагрести. Потом захожу с другой стороны и проделываю все то же самое. Теперь уже все проще, и я даю себе минутную передышку. Богу нужно очень не любить своих героев, чтобы пьесу заканчивать в мажоре, наверное.