Кастальский ключ - [33]
Пушкинские слова могут быть истолкованы как поэтическое преувеличение. В самом деле: если отбросить мысль о совершенно чуждых Пушкину прямых и грубых исторических аналогиях, то почему события двухвековой давности могут быть «злободневны, как вчерашняя газета»?
Но Пушкин, как и всегда, прав в своей поразительной творческой интуиции.
Казалось бы, какое значение имеют различия мнений Карамзина и Пушкина о событиях Смутного времени, сводящиеся порой к тонким нюансам, обнаружить которые может лишь лупа историка? Но когда перед Пушкиным и Карамзиным встали кардинальные вопросы грозовой эпохи, в которую они жили и создавали «Историю Государства Российского» и «Бориса Годунова», они оказались по разные стороны баррикады.
Мы знаем, с кем был Пушкин 14 декабря. Но совсем иным был Карамзин. «Я, мирный историограф, — писал он об этом дне и о себе самом, — алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятежа».
Недаром Пушкин писал, что в последний период своей жизни Карамзин был для него «чужим».
…Четырежды появляется на страницах «Бориса Годунова» тень Грозного, которая усыновила в пушкинской трагедии всех и вся: и Басманова с его двуличием, и лукавого Шуйского, и предателя Гаврилу Пушкина, и хитрюгу Варлаама, и мнимо бесстрастного и беспристрастного летописца Пимена, и озорной интерес толпы, собравшейся у стен Новодевичьего монастыря в момент избрания Бориса на царство, и Самозванца, и самого Бориса.
В первый раз ее черный силуэт возникает во время встречи Бориса с патриархом и боярами. Борис лишь только что дал согласие принять венец и бармы Мономаха. «Обнажена моя душа», — говорит он патриарху и боярам, заверяя их, что приемлет власть «со страхом и смиреньем».
Пред ним словно два пути, две системы правления:
Какой из этих путей изберет Борис?
Путь Федора, обещает он боярам.
Тень Грозного вновь возникает в беседе. Пимена с будущим самозванцем. Когда-то здесь, в этой самой келье Чудова монастыря, он посетил многострадального Кирилла и запомнился Пимену. Запомнился не как грозный царь, но как человек, который несет в себе черты своего сына Федора
Напрасно, напрасно давал Борис клятву, что он не пойдет путем Ивана Грозного: «…он правит нами, как царь Иван (не к ночи будь помянут)», — вырывается у Афанасия Пушкина в разговоре с Василием Шуйским.
Все мрачнее становится Борис, все сильнее кипит в нем черная кровь гнева и озлобления:
И тут тень Грозного во всю ширь расправляет свои черные крылья. Борис раскрывает душу перед Басмановым, который завтра его предаст. Прошло лишь немного лет, но как изменилось его отношение к Грозному!
Начав с отрицания Иоаннова пути, Борис кончает признанием этого пути единственно разумным.
Таков закон истории, заложенный, подобно року, в самой природе самодержавия и единовластия.
1598 год. Москва. Кремлевские палаты. Шуйский и Воротынский.
Все происходит в атмосфере доносов. За каждым действующим лицом маячит призрак казни — его близких, обезглавленных при прежних царствованиях; его самого, обреченного в недалеком будущем быть заколотым, повешенным, четвертованным.
Сквозь пушкинский текст проступают кровавые письмена, которыми начертана картина неограниченной тирании, опирающейся на расправы и насилие над всеми, кто пытается оказать ей сопротивление.
Саша, любимый брат Саша!
Во имя чего он безоглядно, напропалую пошел на смерть? Оправдан ли террор как метод борьбы за переустройство мира? Что дало бы убийство Александра III народу, если б замысел заговорщиков был успешно осуществлен?
Цари не раз уже сменяли один другого. Ивана Грозного сменил безвольный Федор. Потом на троне оказался Борис Годунов. За ним — Лжедмитрий, Василий Шуйский, династия Романовых. Но самодержавие осталось самодержавием. Как и тогда, когда вместо убитого народовольцами Александра II самодержцем всероссийским стал Александр III.
А народ?
Все так же далек он от власти, власть так же далека от него. Те же плети полосуют его спину. Тот же голод терзает его. Те же цепи сковывают руки и ноги. То же ярмо на его шее.
Взволнованный рассказ о нашей партии в годы подготовки Октября. Автор повествует о жизни большевиков, о Владимире Ильиче Ленине, об условиях партийной работы до революции. В книге показаны тюрьмы, каторга, ссылка, побеги, героика подвигов и не меньшая героика повседневной борьбы коммунистов-подпольщиков.
Широко известные рассказы о жизни и деятельности Владимира Ильича Ленина.
Эта книга — о тех годах, которые, по словам автора, «называют годами перехода к новой экономической политике и которые являются последними годами жизни Владимира Ильича Ленина». Написанная в 60-е годы, до читателя она дошла только в конце 80-х и получила его признание за глубину и честность освещения политических, экономических, нравственных проблем.Второе издание книги значительно дополнено за счет новых материалов, обнаруженных в личном архиве писательницы.Адресована широкому кругу читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
За два месяца до выхода из печати Белинский писал в заметке «Литературные новости»: «Первого тома «Ста русских литераторов», обещанного к 1 генваря, мы еще не видали, но видели 10 портретов, которые будут приложены к нему. Они все хороши – особенно г. Зотова: по лицу тотчас узнаешь, что писатель знатный. Г-н Полевой изображен слишком идеально a lord Byron: в халате, смотрит туда (dahin). Портреты гг. Марлинского, Сенковского Пушкина, Девицы-Кавалериста и – не помним, кого еще – дополняют знаменитую коллекцию.
Данный сборник составлен на основе материалов – литературно-критических статей и рецензий, опубликованных в уфимской и российской периодике в 2005 г.: в журналах «Знамя», «Урал», «Ватандаш», «Агидель», в газетах «Литературная газета», «Время новостей», «Истоки», а также в Интернете.
Один из основателей русского символизма, поэт, критик, беллетрист, драматург, мыслитель Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865–1941) в полной мере может быть назван и выдающимся читателем. Высокая книжность в значительной степени инспирирует его творчество, а литературность, зависимость от «чужого слова» оказывается важнейшей чертой творческого мышления. Проявляясь в различных формах, она становится очевидной при изучении истории его текстов и их источников.В книге текстология и историко-литературный анализ представлены как взаимосвязанные стороны процесса осмысления поэтики Д.С.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Проблемными центрами книги, объединяющей работы разных лет, являются вопросы о том, что представляет собой произведение художественной литературы, каковы его природа и значение, какие смыслы открываются в его существовании и какими могут быть адекватные его сути пути научного анализа, интерпретации, понимания. Основой ответов на эти вопросы является разрабатываемая автором теория литературного произведения как художественной целостности.В первой части книги рассматривается становление понятия о произведении как художественной целостности при переходе от традиционалистской к индивидуально-авторской эпохе развития литературы.
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.