Кассеты Шохина - [14]
...Третье марта уже. Давно не брался за маг. Больше месяца прошло. Болел тут недели две. Нет, больше. Да это неважно. У тети Наташи вчера был. А в школе запустил все здорово. И нагонять неохота... Как-то не о чем говорить. Все...
Нет, говорить можно было бы о многом — наверное, даже о слишком многом. Например, о чувстве вины, от которого никуда было не деться. С которым надо было жить. Не день и не месяц — всю остальную жизнь жить! От этого Владику становилось холодно и мертво. И мысли появлялись тоже холодные и мертвые. Он постепенно привык к ним и уже их не боялся. Вот только маму было жалко, и потому Владик подолгу вертел эти мысли так и этак, словно детали конструктора, но ничего конкретного соорудить из них все-таки не пытался...
Еще можно было бы рассказать о бессильном отвращении к пятнистому от фонарей потолку в его комнате. Может быть, именно из-за этого отвращения так трудно было теперь засыпать? А сны снились захватывающие, детективные: с погонями, западнями и спасениями, убийствами... И после красочной чехарды такого сна — резкий, как щелчок, обидный до слез обрыв в реальность, в тиканье будильника, на котором второй или третий час ночи... Но тикал он бессмысленно. Похоже, на ночь стрелки умирали, и над Владиком навечно зависал пятнистый глухой потолок, и не верилось, что есть на свете такая вещь, как утро. Что в мире вообще что-то есть, кроме этого потолка и мертвых стрелок...
О многом можно было бы рассказать. О столь многом, что у Владика не было сил и слов даже пробовать...
Тетя Наташа сменила работу: пошла санитаркой в больницу, где лежала в феврале. И не жалела, хотя на новом месте сильно уставала. Приходам Владика была рада. Но однажды сказала своим негромким, домашним голосом:
— Тяжело ведь со мной... Что тебе на меня глядеть? Сирота я теперь совсем. То Сашенька был сирота, без папки же рос, а теперь вот я. Забегаешь ко мне, спасибо, да что тебе за смысл? Лучше бы с кем погулял...
В горле у Владика дрогнуло: вспомнилось... «Сироты!.. Что-то вы, детки, как сироты...» Подъезд, батарея, старуха в драных ботах... А теперь тетя Наташа не только о Сашке, но и о себе — тем же словом! Сколько их, кого можно или хочется назвать так? Много. «Наверно, почти любого можно, — подумал Владик. — Потому что каждый внутри себя один».
По сравнению с мамой Владика тетя Наташа оказалась довольно-таки молодой. Ей скоро должен был исполниться тридцать один год. Владик посчитал назад — Сашкины четырнадцать — и смутился... А она вдруг заговорила с ним, как со взрослым. Рассказала, что они с мужем познакомились в восьмом классе («Я почти в восьмом!» — мелькнуло у Владика). После восьмого она пошла в училище, но не закончила — родился Сашка. С Сашкиным отцом они сильно любили друг друга, потому и Сашка получился такой: от любви дети бывают особенно удачными. Умными и красивыми... И не надо было ему переживать, что не вышел ростом, она же говорила ему, что и папа до шестнадцати лет был одного роста с ней. А потом такой вымахал... После армии он пошел работать шофером. И разбился.
Тетя Наташа спросила, дружит ли Владик с кем-нибудь сейчас. Про нормалов он не стал ей говорить... А про Олю вдруг сказал: да, дружил с одной девчонкой, но они поссорились. И тетя Наташа назвала их маленькими дурачками. Если дружили всерьез, то теперь, когда и ему, и ей плохо, им бы, наоборот, держаться вместе, а не разбегаться, как зверятам, каждому в свою нору...
Листая Сашкину тетрадь, Владик наткнулся на строчки из Набокова. На те, что Сашка начитал тогда на магнитофон, и на другие. И чем больше вчитывался в эти другие — радостные, твердые, — тем ему делалось тоскливей и безвыходней. Потому что у него жизнь сейчас — никакая! Не та. У Набокова была, наверно, та. По стихам можно догадаться... И у Сашки была бы та! В этом Владик нисколько не сомневался. А вот у него...
Тетя Наташа заглянула в тетрадь через плечо Владика:
— Неразборчиво как... что-то ничего я тут не понимаю...
— Я тоже, — угрюмо сказал Владик.
Кассета шестая
Сегодня тринадцатое марта. Захожу иногда к тете Наташе. Смотрю Сашкины выписки из разных книг. У нее скоро день рождения. Она Флобера любит. Надо будет вытащить из домашних книг и подарить. Предки не заметят, им не до того. Развод в суде опять отложили... А если и заметят, плевать. Мне теперь почти на все плевать. Все равно таскаю нормалам... Каждый вечер к ним стал ходить. Миха загоняет книги за спирт у себя на заводе. Жутко противная штука! Ребята слегка посмеялись... Сказали, в другой раз лимонада мне купят, чтоб смешал, — с ним легче пойдет... Но сами они не алкаши! Вовсе нет. Шутят, что выпивают «с устатку». Еще говорят, что, если устраивать себе праздники каждый день, праздники превратятся в будни... что впадают в такую крайность одни идиоты... А тетя Наташа сейчас работает в больнице. «Там я, — сказала, — хоть кому-то нужна». Вообще она добрая, эта работа как раз для нее... Один бывший больной даже заходит к ней. Ничего дядька. Только старый, ему уж сорок. А мне деваться некуда, кроме нормалов. Все-таки очень неплохие они ребята! И обо всем имеют свое мнение. Не то что я... Правда, сильно умными их не назовешь. Сначала я этого не замечал — потому, наверно, что они много знали про настоящую жизнь... Но вот Миха соображает здорово! Иногда играем с ним в шахматы... Если честно, теперь совсем не знаю, как правильней жить. Может, так и надо, как они? Без всяких «ненормальностей» и лишних мыслей. От которых ничего, кроме расстройства. И насчет бензина они были правы! Нельзя, и все! И никаких обсуждений... Если б Сашка с ними согласился — не стал бы устраивать тот эксперимент. С которого все и пошло: сны, рисунки-бензинки... И если б я сам думал тогда так же, как нормалы, — отговорил бы его! Хотя что теперь-то: если бы, да кабы... Теперь-то чего... А Селедку я понял! В феврале она притихла, даже говорила иногда по-человечески. Теперь все по-старому. И вяжется ко мне, как раньше к Сашке... Недавно сказала, чтоб о комсомоле я и не мечтал. Что распустился, хамлю... Жаль, говорит, что в школе, кроме доски «Наша гордость», нет доски «Наш позор»! Она бы порекомендовала туда кое-кого, и меня в том числе... Белов крикнул, что эту новую доску лучше назвать «Не наша гордость»! Так круче звучит! Селедка, конечно, стала выставлять его из класса. Он — ноль внимания! Тогда она как заорет: «Вон отсюда!» Белов подумал, подумал и не спеша вышел... И я понял! Селедка же нас боится! Столько лет работает и боится. Как она на Белова смотрела: послушается он ее или нет? Вот Аллочка недавно у нас, но ничего похожего. Не ищет за каждым поступком другие смыслы, один хуже другого. И ее, в общем, не обманывают... Хотя строгости ей еще не хватает. Бывает, что пользуемся, ну, шумим там... А Селедка! Я и удивился, и обрадовался. Даже пожалел ее слегка... Недавно она звонила домой. Вызывала предков. А что они мне сделают? После домашней разбираловки взял и переночевал у нормалов в подвале. И сказал: станут приставать, еще хуже будет... Ну, все.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Лариса Румарчук — поэт и прозаик, журналист и автор песен, руководитель литературного клуба и член приемной комиссии Союза писателей. Истории из этой книжки описывают далекое от нас детство военного времени: вначале в эвакуации, в Башкирии, потом в Подмосковье. Они рассказывают о жизни, которая мало знакома нынешним школьникам, и тем особенно интересны. Свободная манера повествования, внимание к детали, доверительная интонация — все делает эту книгу не только уникальным свидетельством времени, но и художественно совершенным произведением.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Две маленькие веселые повести, посвященные современной жизни венгерской детворы. Повесть «Непоседа Лайош» удостоена Международной литературной премии социалистических стран имени М. Горького.
Вот было бы здорово, если бы каникулы никогда не заканчивались, твой брат был самым-самым известным музыкантом, а в школе все-все без исключения хотели с тобой дружить. Казалось бы, не это ли мечта всех школьников? Но в реальной жизни всё оказывается не так просто. Да и мечты порой оборачиваются не долгожданной радостью, а сплошным разочарованием. Взрослеющие герои знаменитых повестей Анатолия Алексина помогут тебе самому стать старше вместе с ними, расскажут о чести и достоинстве, о первой любви и дружбе, о самых верных друзьях и о самой жизни – такой интересной, полной открытий и свершений! Для среднего школьного возраста.