Карузо - [53]

Читая восторженные отзывы на спектакли «Тоски» в Болонье, ни Энрико, ни Ада никак не могли предположить, что для Ады эта роль, в которой она достигла, по словам одного из критиков, «зенита», станет последней в ее недолгой оперной карьере, а спектакли в Болонье — последним крупным ангажементом. За шесть лет Ада Джакетти создала себе имя, завоевала сердца критиков, но, в конце концов, оставила сцену ради любимого человека — ради Карузо. «Он никогда больше не позволял мне петь в театре. И я оставила оперную сцену, чтобы идти за ним — по пути его славы…»^[135]

Много лет спустя Ада Джакетти объясняла, что ушла со сцены из-за настойчивых требований Карузо и его сумасшедшей ревности. Вместо театральных триумфов ей пришлось довольствоваться традиционной ролью домохозяйки — с той только разницей, что, несмотря на совместную жизнь с Энрико, она не могла именовать себя его женой. Возможно, запрещая своей спутнице выстраивать карьеру, Энрико не хотел превращать отношения с ней в своеобразное соперничество двух артистов. Хотя, как считает сын тенора, Ада, несмотря на громкий успех, вряд ли смогла бы достичь положения среди сопрано, аналогичного месту Карузо среди теноров. Однако к моменту, когда она уходила со сцены, Джакетти была в прекрасной вокальной форме и, зная ее работоспособность, трудно сомневаться в том, что она вошла бы в число выдающихся певиц своего времени. Но, как бы то ни было, на тот момент Ада Джакетти со сценой простилась.

В Болонье Энрико довольно сильно нервничал, так как здесь ему пришлось петь в очередь с любимцами театра «Комунале», ветеранами «Сан-Карло» и «Ла Скала» — Алессандро Бончи и Джузеппе Боргатти. Первый пел почти исключительно лирические партии, второй — драматические. Карузо же заявил о себе как о теноре-спинто, то есть певце, возможности которого распространяются на обе категории. Энрико нервничал, по несколько раз в день обрабатывал горло, всеми силами старался быть в наилучшей форме, и его усилия не пропали даром. Он успешно выдержал конкуренцию со знаменитыми коллегами, а это привело к тому, что зимой 1900 года состоялось долгожданное событие — дебют Карузо в святая святых оперного пения — в знаменитом миланском театре «Ла Скала», этом…

— …Ужасном «Ла Скала», которым пугают всех певцов, — рассказывал он. — Контракт с театром был заключен на четыре месяца с гонораром в 50 тысяч лир за сезон. Это было трудное время, потому что, несмотря на все мои успехи, у некоторых еще были сомнения относительно моих возможностей… Я достаточно быстро понял, что и в театре, и за его пределами многие настроены против меня. Кто-то заметил, что я «недостаточно хорош». Кто-то не был «уверен» в моих способностях. Кто-то еще добавил, что 50 тысяч лир были «огромной суммой» для меня. Вот в такой атмосфере я и начал выступать в театре. Это был самый трудный период во всей моей карьере…^[136]

Дебют действительно был ответственным. Костюмы, декорации, инвентарь — все это в «Ла Скала» было на порядок роскошнее, нежели в любом другом театре Старого Света. Зал вмещал 3500 человек. Это был самый легендарный театр в мире, и без признания в его стенах Карузо не мог считать, что покорил Италию. Успешное выступление на сцене «Ла Скала» означало для Карузо выдвижение в число самых выдающихся певцов Европы, но к этому тенор еще не был готов психологически — ведь с момента его первого появления на сцене прошло не так много времени. Ко всему прочему, Энрико понимал, что он окажется в центре повышенного внимания не только публики, но и европейской прессы, импресарио, коллег, друзей. Это был крайне ответственный момент, и он сильно волновался. И даже обрадовался тому, что сезон театр откроет не «Богемой», где его партнерами должны быть Эмма Карелли и Лина Пазини-Витале, а «Тристаном и Изольдой» Вагнера с уже знакомым публике Джузеппе Боргатти в главной роли.

Тем временем уже на первых же репетициях начались проблемы. Как обычно на репетициях Карузо пел вполголоса. Верхнее до в знаменитой арии «Che gelida manina»[137] он взял фальцетом. Дирижировавший спектаклем Артуро Тосканини остановил оркестр и спросил, может ли тенор спеть эту ноту полным звуком. Карузо кивнул в ответ. Тосканини попросил его спеть именно так. На что Карузо ответил, что не желает на репетиции петь полным звуком. Тосканини, рассердившись, предложил транспонировать арию на полтона ниже. Карузо согласился. Но и пропев арию в другой тональности, он взял верхнюю ноту вполголоса. Тосканини, бывший человеком авторитарным и требовавшим от певцов полнейшего подчинения во всем, пришел в ярость и воскликнул:

— Как еще я должен вас просить, чтобы вы по-настоящему спели верхнюю ноту?

Репетиция остановилась. Карузо пытался объяснить, что вынужден беречь голос для спектакля, однако Тосканини настаивал на своем. В стремлении к совершенному музыкальному воплощению он во всех случаях неподчинения ему видел угрозу всей постановке. Интересы исполнителя, его форма и проблемы ни в малейшей степени дирижера не волновали. С певцами, которых, по большому счету, Тосканини не очень-то уважал, он был крайне бесцеремонен.