Карусель - [4]

В подтверждение вышеизложенного настоящее завещание было подписано мной 4 апреля 1883 года.

Элизабет Энн Дуоррис.

К своему удивлению, мисс Ли обнаружила, что в пятьдесят семь лет получила три тысячи фунтов годового дохода, право проживания в милом старом доме в Вестминстере и большое количество мебели начала викторианской эпохи. Завещание составили через два дня после ее ссоры с эксцентричной пожилой дамой, и такой его текст, несомненно, позволил достичь трех целей, ради которых оно и было придумано: оно в высшей степени удивило всех заинтересованных лиц, обрушило шквал огня на равнодушную голову мисс Ли и обернулось горчайшим разочарованием и расстройством для всех, кто носил фамилию Дуоррис.

2

Мисс Ли не потребовалось много времени, чтобы поселиться в унаследованном доме. Для новой владелицы, которая яростно ненавидела все современное, его очарование отчасти крылось в причудливой старомодности: построенный во времена королевы Анны, он нес в себе покой, простор и комфорт жилых зданий того периода, с козырьком над дверью, являвшим собой образец элегантности, перилами из кованого железа и, к особому восторгу мисс Ли, огнетушителями для освещавших темные улицы факельщиков.

Комнаты были большими, с довольно низкими потолками и широкими окнами, выходящими на самый красивый парк Лондона. Мисс Ли не внесла больших изменений. Она была эпикурейка до мозга костей, и многие годы лишь страсть к свободе могла всколыхнуть ее невозмутимую и праздную натуру. Но чтобы обеспечить себе независимость, полную и абсолютную независимость, она была готова на любые жертвы: всякие узы причиняли ей неудобство, казалось, сравнимое с физической болью, и она избегала их (будь то узы семьи или любовных отношений, узы привычки или образа мыслей) так рьяно, как только могла. Она всю жизнь старалась не обременять себя имуществом и однажды, в порыве смелости, точно не лишенном героизма, когда почувствовала, что слишком привязалась к своим вещам — шкафам и изысканным веерам из Испании, флорентийским золоченым рамам и английским отпечаткам меццо-тинто[2], неаполитанской бронзе, столикам и кушеткам, найденным в отдаленных уголках Франции, — она все продала. Она не хотела воспылать столь сильными чувствами к своему дому, чтобы из него стало больно уезжать. Она предпочитала оставаться странницей, бредущей по жизни с сердцем, неравнодушным к красоте, с умом, открытым и беспристрастным, с готовностью смеяться над абсурдом. Так что переезд в дом кузины, как в меблированное съемное жилье, со своими скудными пожитками пришелся ей по душе, и она поселилась там, свободная от всяких оков. А когда придет Смерть — неверующий юнец, брат-близнец Сна, а не мрачный костлявый скелет, как рисуют ее христиане, — она будет готова удалиться, как довольный кутила, улыбаясь без страха и сожаления. Перестановка по личным указаниям хозяйки и избавление от множества образчиков плохого вкуса быстро придали гостиной мисс Ли более утонченный и весьма характерный облик: произведения искусства, собранные со времен памятной продажи, добавляли к обстановке некое степенное изящество. И ее друзья без удивления заметили, что, как в ее собственной квартире, резное кресло с прямой спинкой разместилось между двух окон, а мебель специально была расставлена так, чтобы, сидя на ней, хозяйка дома, которая и сама была частью этой эстетически продуманной схемы, могла командовать и манипулировать гостями.

Едва успев удобно расположиться, мисс Ли написала старому другу и дальнему кузену Элджернону Лэнгтону, декану[3] Теркенбери, и пригласила его с дочерью посетить ее новый дом; а мисс Лэнгтон ответила, что они с удовольствием приедут, и уточнила, что они прибудут в определенный четверг утром. Мисс Ли встретила родственников без особого воодушевления, потому что по причуде своей не одобряла всякое проявление нежности. Несмотря на добродушное и подчеркнуто вежливое презрение, с которым обычно относилась к представителям духовенства в целом, на кузена Элджернона она взирала с большим уважением.

Это был высокий пожилой мужчина, худощавый и согбенный, с ослепительно белыми волосами и бледной, почти прозрачной кожей. У него были холодные голубые глаза, но выражение лица при этом исключительно доброе. В его осанке чувствовалось достоинство и в то же самое время бесконечное милосердие, которое напоминало о тех старых знаменитых священнослужителях, чьи имена навеки снискали величественную славу английской церкви. Он мог похвастаться великолепным воспитанием, которое ставило их, каково бы ни было их истинное происхождение, на одну ступень с джентльменами и придворными, и, как и у них, его библейские познания уступали достижениям в классическом образовании. А если и проглядывала косность в его нежелании серьезно задуматься над современным образом мышления, он все же обладал чувством прекрасного и настоящей христианской учтивостью, которая вызывала восхищение и даже любовь. Мисс Ли, учившейся у людей, которые умели с интересом наблюдать за самыми разнообразными тенденциями (ведь для ее скептически настроенного ума никакой образ жизни или способ мышления, по сути, не мог быть ценнее другого), нравилась его величественная откровенная простота, и она относилась к нему с несвойственной ей терпимостью.