Карусель - [8]

3

Вчера, августовским вечером, совершая свою каждодневную прогулку от дома до развилки дорог в деревню Федориху и пионерлагерь «Строитель», я был потрясен сменой красок неба и земли. Хотя вокруг Петухов сосновые боры с лесными озерами, эта проселочная дорога пересекает холмистую местность, распаханную под поля. Кое-где в рожь и гречиху вклинивается кустарник. А лес виднеется вдали. Если я иду от дома, то бор остается справа, а слева открывается вытянутое в длину озеро Длинное, на берегу которого пионерлагерь. С песчаной дороги с хохолками травы видна на холме Федориха с десятком дворов, неподалеку от берега на пригорке неясно сереет грубо отесанная каменная глыба в виде креста. Что она означает и как сюда попала, никто даже из старожилов не знает. Сколько себя помнят, она всегда там стояла. В лощине протекает узкий ручей, дорога сразу за ним вздымается в гору, и тут стоит одинокая красавица-береза, которой я каждый раз любуюсь. Когда-то она раздваивалась от земли, но лет семь назад какой-то пьяный отдыхающий на турбазе ни с того ни с сего взял и срубил один ствол. До сих пор он валяется возле дороги полусгнивший в высокой траве. Береза выжила, но будто стала печальнее и немного сгорбилась. Зачем нужно было ее уродовать? На этот вопрос ответа нет.

Обычно я гуляю один, дорога пустынна, лишь в половине одиннадцатого — хоть часы проверяй — проезжает со стороны пионерлагеря мотоциклист на «Иже» с коляской. Две круглые оранжевые каски появляются из зеленой низины. Это шофер «Скорой помощи», он с женой приезжает на выходные из поселка Боры помочь старику-отцу по хозяйству. Проскочит мимо меня, а запах горючей смеси останется.

Солнце спряталось, будто в рыхлую паклю, лишь над бором виднелась неширокая розовая полоса. Солнцу тесно в облачной пакле, оно рассекает ее, выплескивая огненные всполохи. А со стороны ржаного поля, простирающегося до дальней кромки леса, медленно наползал дымчатый разреженный туман. Он стирал краски, сглаживал перспективу. Я уже по опыту знал, что надвигается не очень сильный дождь. Точнее, неширокая полоса дождя, которая накроет меня. А над озером и бором опять весело сияло солнце, малахитом сверкали вершины сосен, слоистые пепельно-прозрачные облака поднялись выше. А в той стороне, откуда наползал туман, небо стало темно-синим, мрачноватым, хотя кое-где, тоже в голубых «окнах», возникали и пропадали багровые всполохи. Такое ощущение, что сейчас вступят в противоборство две могучие силы: хмурая, темная и светлая, солнечная. И я буду в центре всего этого. Зрелище было столь величественным и торжественным, что я остановился и замер.

Много я видел здесь красивых закатов, причудливых нагромождений облаков, попадал и под ливень, даже пережидал на редкость сильную грозу с ослепительными ветвистыми молниями и оглушительным громом в середине черемухового куста, что у дороги. Я даже не почувствовал комариных укусов. Но нынче происходило чудо: сиреневая туманная дымка неспешно приближалась ко мне, уже ощущалась прохладная влажность на лице, а за моей спиной, над озером и бором, все также ярко светило солнце, величаво плыли розовые облака. Вершины сосен купались в расплавленном золоте. Откуда-то надвигался туман, рожь с синими искрами васильков покорно пригнулась, а где светило солнце — стояла прямо, не шевелясь.

И вот туманная хмарь, вблизи сильно разреженная, коснулась меня, будто мокрыми бинтами спеленала с головы до ног, мягко зашелестели капли. Крупные, холодные.

У проселка стояло тонкое корявое дерево, даже не одно, а несколько сросшихся, перепутавшихся ветвями. Это были ольха и орешник. Землеройка бесстрашно перескочила через мою ступню и скрылась в норке. Я забрался под этот естественный шатер, прижался спиной к шершавому ореховому стволу. Прямо перед глазами покачивалась ветка с завязями молочных орехов. Дождь сильнее зашелестел в листьях, застучал по голове каплями. Я видел, как туман довольно быстро по траве и ржи уходил дальше; мне показалось, что он уже весь ушел, но дождь не прекращался, хотя небо расчистилось, облака поредели, багровая закатная полоса стала шире, и в нее вплелись зеленоватые и голубые прожилки.

Решив, что в конце концов я не сахарный, не растаю, я выбрался из-под зеленого мокрого шатра и замер: прямо на моих глазах рождалась радуга. Один ее конец врос в Федориху, второй еще не был виден. Радуга была слабой, трехцветной — даже еще не радуга, а смутный, изогнутый в мою сторону столб. Солнце слепило, облака были рельефно очерчены желтоватой окаемкой. Их будто накачали воздухом, они походили на дирижабли. Прямо перед глазами сверкающей паутиной вытягивались дождевые нити, туман далеко убежал вперед и теперь, поднимаясь вверх, цеплялся за вершины сосен и елей дальнего бора. Поднимался и исчезал, родился на земле, а умирать ушел на небо. А радуга набухала, упорно вытягивалась вверх, а затем, как и положено радуге, по дуге стала опускаться другим концом вниз. И угодила точно в середину озера, которое мгновенно в том месте стало трехцветным: в середине синим, а по краям туманно-розовым и желтым. Эти три цвета становились все ярче, отчетливее. Чем ближе я подходил к Петухам, тем дальше отступала радуга. Она незаметно вышагнула из озера и теперь высвечивала отдельные деревья на том берегу. Все кругом сверкало, искрилось, на каждой травинке — по бриллиантовой капле, на каждом цветке — по ожерелью. Клонящееся к бору солнце стало огромным, багровым, и на него можно было безбоязненно смотреть. Я шел, и радуга медленно передвигалась впереди. Мне жаль было сворачивать с проселка на тропинку, ведущую к моему дому. Я остановился и стал смотреть на радугу, дожидаясь, когда она растворится в голубом малооблачном небе. Со стороны озера, тяжело взмахивая большими крыльями, пролетела к болоту цапля. Вот она вошла в радужный столб, мгновенно превратилась в сказочную жар-птицу и, будто полиняв, пролетела дальше. А радуга господствовала над миром. И было тихо и торжественно: ни птичьих криков, ни шума ветра. В мою душу вливалась огромная радость. Глядя на радугу, я думал: неужели найдется на земле такая злая сила, которая посягнет на эту удивительную красоту?