— Россию надо спасать, — солидно продолжал Геннадий. — Спилась матушка-Россия. Вот скажи, Арсентьевич, почему у нас такая хреновая продукция на прилавках? Все из-за водки! Кто пьет, тот теряет интерес к работе, по себе знаю, да и руки не те, что у трезвого. Трясутся по утрам ручонки-то. Вот и прет валом брак. Возьмешь в руки японский транзистор — игрушка! В руках приятно подержать, они гарантируют исправность до двадцати лет — часы-ли это или радиотехника. А наши приемники, магнитофоны? Мало того, что грубо сделаны, так ломаются напропалую. Все гарантийные мастерские завалены нашей техникой...
— У меня телевизор уже месяц как испортился, — пожаловался Николай Арсентьевич. — А как его в Невель везти, громадину такую?
— Всем нам теперь надо заново учиться: жить, работать, думать, — подытожил Козлин.
— Про что я и говорю, — охотно согласился Николай Арсентьевич. Я по лицу видел, что ему наскучило эти разговоры вести. Он подхватил ведра и зашагал к озерку. Наверное, пошел своих овец поить. У него обед. Потом пойдет в мастерскую, что на окраине деревни. Шить из сыромятной кожи лошадиную сбрую, вожжи.
Снова стал накрапывать дождь, хотя тучи и не видно. По небу плывут дымчатые облака, они уж который день все небо держат в плену. Там, где должно быть солнце, ворочается в облаках оранжевый клубок. Солнце, если и покажется на мгновение, то, будто чего-то испугавшись, снова надолго спрячется. Это даже не облака, а сплошная белесая рогожа, пропитанная влагой. Такое впечатление, что кто-то там, наверху, время от времени скручивает, выжимает рогожу, и на землю просыпается беспорядочный дождь. Мокрые березы поникли, матово светятся шершавые листья смородины. Вода в переполненной бочке переливается через железные края. Там, у гаража, еще краснеют ягоды — странно, что Гена не собрал их. Раньше я варил из смородины и клубники варенье, но после того, как в подвале накопилось десятка два банок, перестал. И я, и Гена не очень-то жалуем варенье.
На дворе настоящая осень, из-за пронизывающего дождя на улицу не выйдешь. Мокрый шум обволакивает меня со всех сторон, усыпляет.
В такую погоду не слышно и птиц: стрижи и ласточки куда-то улетели, изредка, нагоняя осеннюю тоску, хрипло каркнет ворона. Шесть овец Балаздынина жмутся друг к дружке, хотя у них и пушистые шубы, под дождем и им не нравится. Небольшое озерко, что виднеется из моего окна, исклевано каплями. Оно постепенно зарастает по берегам камышом с осокой, зеленая ряска и водоросли уже на две трети затянули его. В этом заболоченном озерке не купаются, лишь женщины с кладей белье полощут. Я часто вижу сквозь камыши их согнутые спины и белые платки. Трехлитровые банки и кастрюли они тоже носят туда мыть. Берут и воду для скотины. Купаться я хожу на другое озеро, которое от моего дома не видно, но идти до него всего пять минут. На одной стороне озера турбаза, на другой — пионерлагерь. Со стороны турбазы оборудован желтый песчаный пляж с грибками от солнца и скамейками. Даже есть кабины для переодевания. Детишки в пионерлагере и носа не высовывают из корпусов, а на турбазе совсем пусто.
В голову начинают закрадываться мысли: а не махнуть ли на машине в Ленинград? Правда, там еще дождливее и холоднее, но сменить хоть на время обстановку не помешало бы.
Как раз напротив моих окон застряли на раскисшей глинистой дороге «Жигули». Водитель несколько раз откатывался назад и потом на скорости пытался подняться по дороге вверх. Едет в пионерлагерь «Строитель», что в двух километрах от Петухов. Он разбит на живописном берегу красивого озера Жигай.
Я вылезаю из-за письменного стола, натягиваю резиновые сапоги и вместе с Геной сзади толкаю «Жигули». В благодарность, обдав нас веером грязи из-под задних колес, машина с трудом вылезает из колдобины и вскоре исчезает за околицей.
Я смотрю на заляпанное глиной Генино лицо и смеюсь.
— У тебя на носу комок и на щеке, — говорит Козлин.
— Даже «спасибо» не сказал, — отвечаю я.
— Надо бы самосвал шлаку сюда, — деловито замечает Гена. — Тебе ведь тоже заезжать в гараж трудно в непогоду.
Это верно. Когда дорогу развезет, мне не так-то просто заехать к себе, к счастью, у «Нивы» повышенная проходимость, так что я, включив мультипликаторы, спокойно поднимаюсь на пригорок и почти впритирку к фундаменту дома проезжаю к гаражу. Весь мой участок — это склон горы. Зимой прямо от бани можно к дому на лыжах скатываться, что я и делаю. Но если не затормозишь перед яблоней, можно и в забор врезаться...
На днях я получил суровое письмо из поселкового Совета, где мне предлагалось в течение двух недель накосить полтонны сена и сдать в колхоз, иначе мой участок будет конфискован. В Борах советскую власть представляют две молодые женщины — председатель и секретарь. Я их всего один раз видел, когда пришел заплатить страховку за дом. Не обращая на меня внимания, они озабоченно толковали об импортных кофточках, которые нынче должны привезти в сельмаг. Я попробовал вклиниться в разговор, сообщив о цели своего прихода, но председатель и секретарь даже голов не повернули в мою сторону. Наконец, одна из них небрежно бросила: