Карусель - [13]

Мы слушали музыку. Света вдруг заговорила о театре. Оказалось, что она видела все последние нашумевшие спектакли, чего нельзя было сказать обо мне. Кстати, и с Лешей она познакомилась в театре. Что Налимов театрал, я знал, но что он еще может и любые билеты достать — это для меня новость. И не только в театры, но в концертные залы, где выступают приезжие из-за рубежа знаменитости.

Поистине, Леша Налимов открывался для меня с неожиданной стороны. Я считал его увлеченным историком, Леша любил поговорить о том, что собирает материал для кандидатской диссертации о русском православии при Борисе Годунове, уговаривал меня весной поехать в Углич, где был зарезан царевич Дмитрий.

Что ж, я был Леше благодарен. Света вскружила мне голову. Она довольно быстро освоилась у меня, плавно передвигалась по комнате, доставала с полок книги и альбомы с репродукциями великих художников, больше не смущаясь, задавала такие дикие вопросы: «А он жив?» Это про Сурикова. Или раскрыв огромный альбом Ильи Глазунова: «А этот рисует картины и музыку сочиняет?»

Я стал ей объяснять, что художники не «рисуют», а пишут картины.

— Это неправильно, — возразила Света. — Пишут писатели, а художники рисуют.

И такая убежденность была в ее голосе, что я не стал с ней спорить.

Я вдруг открыл в себе дремавшего до сей поры педагога. С жаром стал ей рассказывать про гениальных художников эпохи Возрождения. Полураскрыв маленький припухлый ротик, Света внимательно слушала. Это еще больше подхлестывало меня. Я раскрывал альбомы, показывал репродукции, автопортреты. Я готов был до утра рассказывать обо всем, что знал...

И Света Бойцова была благодарной слушательницей, так сказать, знойной пустыней, которая жадно впитывала вдруг пролившийся с небес дождь знаний...

Света была на редкость практичной девушкой. Она все для себя решала заранее. А уж если решила, то ее не отговоришь. Взглянув на маленькие голубые часики на тонком запястье, она вдруг прервала мой водопад слов:

— У тебя есть раскладушка?

— Зачем она мне? — удивился я, спускаясь с неба на землю.

— А где же ты ляжешь? — без улыбки смотрела она на меня серыми глазами, в которых было искреннее недоумение.

Я молча перевел взгляд на раскладной диван-кровать, покрытый клетчатым пледом.

— Моя последняя электричка ушла, — вздохнула Света. — Не положишь ведь ты меня на пол спать?

Раскладушка у меня, конечно, была, пришлось лезть по стремянке за ней на антресоли в прихожей. Света приняла ее у меня, тряпкой вытерла пыль, застелила всем чистым сначала себе на диване, а потом мне на раскладушке, которую поставила подальше, к окну, предварительно захлопнув форточку. Улицу Некрасова еще весной закрыли для транспорта, поэтому мимо дома не грохотали трамваи и грузовики. Успокоились наверху и мои подлые соседи из двадцатой квартиры. Утром мы обязательно проснемся от грохота диван-кровати, который со скрежетом и скрипом проедется по моим нервам. Это случается в семь утра. А в субботу и воскресенье — в девять. Прыжки со стула на паркет начнутся после часу дня.

Сидя на кухне, я слышал, как журчал душ в ванной, звякнула стеклянная подставка у зеркала, — наверное, Света положила на нее заколку. Мылась она долго, с удовольствием, даже что-то напевала. Света вообще была медлительной, неторопливой девушкой. Если бы не любовь к телефону, она целыми днями валялась бы в постели с книжкой в руках. И еще любила за рюмкой посидеть с сигаретой на кухне. Ей даже лень было налить из бутылки — просила меня. А я каждое утро в девять садился за письменный стол и работал без перерыва до двенадцати, потом полчаса занимался хозяйственными делами и снова стучал на машинке до двух, а потом приходила из школы моя мучительница... Я всегда удивлялся, читая мемуары или воспоминания современников о великих писателях, которые могли и после обеда работать допоздна. Лишь в самых экстремальных случаях я мог себя заставить работать за письменным столом по десять-двенадцать часов.

— У тебя есть халат? — послышался из ванны ее голос.

Я подал ей халат. Мокрая тонкая рука проворно забрала его, и дверь снова захлопнулась. Остался приятный запах шампуня. Мы как-то незаметно с ней перешли на «ты». По крайней мере, я этого не заметил.

Если Света проявляла крайнее невежество в литературе, искусстве и политике — бессмертные произведения классиков она знала в основном по театральным постановкам и кинофильмам — во всем, что касалось практических вопросов, она была на высоте. Мне до нее было далеко. Как говорится, каждому свое. Вскоре я доверил ей заботиться о моем гардеробе. Вещи она доставала мне модные и по сходной цене.

К деньгам Света относилась с благоговением, но тратить их совершенно не умела. Наверное, дело было еще в том, что она, купив ту или иную вещь, очень быстро к ней остывала и вскоре продавала за полцены. И вообще деньги текли между ее пальцами как речной песок. Она никогда не смогла бы толком объяснить, куда они подевались. Правда, не во все свои дела Света меня посвящала. Зато мой телефон стал для нее главным предметом в доме. По нему она заключала какие-то сделки с подругами, обещала что-то достать, и ей обещали то же самое, бесконечно могла обсуждать качество дубленки, нового импортного костюма или австрийских сапог на каучуковой подошве...