Карты четырех царств - [10]

— Лапушка, — передразнил Монз скрипуче, но без раздражения. — Берегись, по молодости он был облеплен женщинами, как мёд — мухами.

— Ага, из вежливости заменил навоз на мёд?

— Я — гость, — вздохнул Монз и покосился на Омасу, тот как раз оглядел двор и заодно, искоса, лица собравшихся, чтобы снова отвернуться и замереть. — Он…

— Чтоб пустить сплетню, не надо иметь хороший слух, чтоб промолчать, не надо быть немым, — хэш повёл бровью, принял очередную чашку с отваром и безропотно опустошил. — Лапушка, а вот бы мне избавиться от гадости, какая плавает перед взглядом? Будто мир зачервивел.

— Пройдёт, но нескоро, — тихо пообещала Ула.

— В том же порту и в тот же день я первый раз встретил глаза в глаза багряного беса, — продолжил Монз. — У меня ещё не было в руках целикового листа последней, может статься, из легендарных книг городов, на которые Рэкст вёл охоту. Не ведаю, укоротило ли жизнь канцлера это дело, жаль, если так… Бес весьма примечателен. Жутчайший, я долго просыпался, и грезилось мне зелёное и рыжее пламя его взгляда, испепеляющее душу… Он получал удовольствие, играя и запугивая. Но ведь отпустил меня! Не вынудил стать частью свиты в роли раба. Не засунул в самую гнилую из портовых темниц.

— Душа человек, — хмыкнул хэш.

— О, он исключительно нечеловек, — живо возразил Монз. — Люди уничтожают просто так. Он — только по приказу или из здравого смысла. Его поверенные много раз находили меня и давали заказы. Выгодные, без обременений. Это в нем тоже нечеловеческое: никого не забывает. Став его добычей раз, остаёшься добычей до последнего своего дня. Сам он тоже навещал меня, и каждый раз общаться был жутко. Жутко, но интересно.

— Сейчас багряный вне столицы, — покривился Лофр, желая продвинуть разговор. — И я не допускаю лишних упоминаний о нем здесь, причин тому много.

— В день свадьбы друзей Ула меня вызвали к реке, — кивнул Монз. — Он лично сделал мне весьма спорное предложение. Я обдумал, счёл не лишённым смысла, пусть чуждого для людей. Мы заключили сделку. Я получил одно важное обещание. Он — запись, исполненную моей кровью.

— Ага, — выдохнул Лофр, подаваясь вперёд. — То-то гниль Могуро из столицы будто выдавило. Дело рисуется крупноватое. Не ожидал… как тебя угораздило встрять, червь?

— Я знаком со слухами о привычке беса покупать души, — поморщился Монз. — Нет, всё и проще, и сложнее. Я оплатил в его бессмертии короткий отрезок свободы. Цена — остаток моей жизни. Оказывается, люди четвёртого царства, как он называет нас, весьма платёжеспособны.

— Остаток… жизни? — побледнела Ула, вскидывая ладони к горлу, чтобы сразу же бестолково, бессильно уронить их на стол.

— За каждый день его свободы сколько-то дней или лет моей старости, — кивнул Монз. — В довесок он навсегда избавил меня от боли, суставной и костной. Превосходная сделка. Я расщедрился и ответно подарил ему своё настоящее имя. Теперь придётся вымарать дарёное имя с первой страницы моей книги без переплёта. Вместо Ан Тэмон Зан укажу — Монз… Значит, сменил я родину, всерьёз сменил, коль умру с именем этого берега моря.

— В чем его интерес? — резко уточнил Лофр.

— Он раб и получил от своего хозяина прямой приказ убить Ула, это связано с полной кровью и непонятным мне наследством древних, — выбирая слова, сообщил Монз. — Бес желал иметь время, чтобы совершить с Улом сделку на правах существа, свободного от рабского ошейника. Он не скрывал угрозы для Ула. Но… я верю в мальчика. Кроме того, я показал Улу последний, наверное, во всем мире лист книги городов. Бес числит Ула наследником древних, и вряд ли ошибается. Ещё полагает, что легко заключит сделку на своих условиях. Он умеет морочить головы, а Ул — ребёнок. Я же рассудил: убить можно и чужими руками, и издали. Пусть Ул увидит врага глаза в глаза. Пусть всё, что произойдёт, зависит от него, а не от посторонних… игроков.

— Много ли в тебе жизни осталось, гадёныш раздумчивый? — поморщился Лофр.

— Он особенно настаивал на своей полной свободе на три дня, и эти дни я был вроде как мёртвый… Да и после не сразу очнулся. Ула говорит: вчера с утра даже тело остыло, она напугалась. Но я снова живу и надеюсь увидеть весну, — Монз виновато вздохнул, избегая смотреть на маму того, кого он отправил на встречу с Рэкстом.

— Ты что наворотил, червяк? — выдавил Лофр, навалился на стол и начал подниматься. — Себя заживо хоронишь, пацана сунул в…

— Он сделал, как подсказало сердце, — едва слышно, но твёрдо, выговорила Ула.

Монз и Лофр, оба, недоуменно обмякли и глянули на неё — на мать, от которой ожидали чего угодно, но уж точно не этих слов. Омаса, и тот отвлёкся от наблюдения за двором, покосился на странную женщину. Она сидела очень прямо, казалась окончательно бледной, но спокойной.

— Ул всегда ходил у самого края, вплотную со смертью, аж сердце ныло. Но я… я не вправе запирать его и просить беречься, у него особенный удел. В ночь, когда я нашла сына, я ведь пришла к реке утопиться, — Ула пожала плечами. — Жизнь сгнила на корню. Подруга увела любимого, он состарился, но не позвал по-доброму, даже похоронив вторую жену, а я-то ждала… Сыночек умер, соседи числили меня безумной и остерегались кивнуть через ограду, чтоб я не пристала. Жить было нечем. Не для кого… и тут — он. Мой Ул особенный. Он втискивается в щель меж отчаявшимися — и их смертью. Он отспорил Лию и отогрел Сэна, он вовсе безнадёжных поворачивает к жизни. — Ула вздохнула, плотно сжала в кулаки слабые руки, убрала под передник. — Кто может быть безнадёжнее беса? Пришло и ему время встретить моего мальчика. Мой Ул жив, сердце не обманешь. Да и вы, уважаемый Монз, не лекарь, чтобы смерть себе предсказывать. Я не чую в вас непоправимого. А угляжу, так мне дела нет до договоров с бесом. Я сама решаю, на кого травы тратить, а кого не замечать.