Картины Парижа. Том II - [104]

Что такое список бенефиций^{223}? Были ли когда-нибудь подобные списки в первобытной церкви? Сколько еще времени они будут у нас существовать? Они уже подверглись и незаметно подвергаются различным превращениям, а затем… Но кто может предвидеть будущее?

В королевстве насчитывают сто пятьдесят тысяч духовных лиц. Все они холосты. Апостолы были женаты. В течение нескольких столетий духовные лица были женаты, и Тридентский собор^{224} уже готов был разрешить брак священников. Сто пятьдесят тысяч человек, пребывающих в безбрачии, опасном для них самих и для окружающих! Можно ли этому поверить? Если бы о таком факте упоминалось в древней истории, он возбудил бы сомнения. А если бы мы оказались вынужденными поверить ему, то на какие бы только размышления он ни навел?!

Что же касается мудрого закона о неотлучном пребывании епископа в своей епархии, то он так открыто и постоянно нарушается, что излишне об этом говорить. Паства не знает своего пастыря и относится к нему только как к богачу, который развлекается в столице и весьма мало заботится о своем стаде.

346. Версальская галлерея

В день Пятидесятницы парижанин отправляется на галиоте в Севр, а оттуда бежит пешком в Версаль, чтобы посмотреть на принцев, побывать в парке и в зверинце. Для него открыты двери больших аппартаментов, но закрыты двери малых, самых богатых и интересных[37].

В полдень все толпятся в галлерее, чтобы посмотреть на короля, который идет к обедне, на королеву, на Мсьё и Мадам^{225}, на монсеньёра графа д’Артуа и на графиню — его супругу; а потом все спрашивают друг друга: Видел короля? — Да, он смеялся. — Верно, он смеялся. — У него довольный вид. — Ну, еще бы! Есть отчего быть довольным!

Господин Мур обратил внимание на то, что во время обедни, когда выносят святые дары, глаза всех устремлены на короля и что никто не становится на колени перед алтарем.

За торжественным королевским обедом парижанин заметил, что король ел с большим аппетитом, а королева выпила всего только один стакан воды. И это будет темой для разговоров в течение целых двух недель, служанки будут вытягивать шеи, чтобы слышать все эти новости.

Что же касается картин, статуй, разных предметов древности, — на это у парижанина глаз нет, зато он любуется зеркалами, позолотой, тронным балдахином и количеством блюд, красующихся на королевском столе. Вызолоченные экипажи, швейцарцы^{226}, королевские телохранители^{227} и барабанщики также производят на него большое впечатление.

Что больше всего удивило одного дикаря, привезенного ко двору Карла IX^{228}, так это вид швейцарцев, ростом в десять футов, с усами и аллебардами, подчиняющихся маленькому бледному человечку на тощих ногах. Парижанин далек от того, чтобы понять размышления дикаря. Другой дикарь, увидав картину, изображающую св. Михаила в ту минуту, когда он борется с дьяволом и без всяких усилий, с величественным спокойствием валит его на землю, вскричал: О! Какой красивый дикарь! Если бы об этом рассказали парижанину, он так же плохо понял бы эту остроту, как и предыдущую, будь он хоть членом одной из шести гильдий^{229} или нотариусом.

Ничто так не забавляет философа, как возможность прогуляться по этой галлерее и побродить по Версалю. Ему не о чем просить ни министров, ни чиновников. Он знает их только с виду, он заходит в их приемную, присутствует на обедах принцев и принцесс, его веселят все эти выходы, реверансы, лакеи, оффицианты, вся важность смешного этикета. Он вспоминает тогда некоторые страницы своего любимого Рабле[38] и втихомолку смеется, ибо здесь человеческий род выставляет себя в самом смешном свете. Он смотрит на все эти высочества, преосвященства и высокопреосвященства, толпящиеся бок-о-бок с пажами и лакеями; здесь спокойный наблюдатель может ничего другого не делать, как только рассматривать всех и всё.

Как не позволить себе этого удовольствия хотя бы три-четыре раза в год! Существует ли на любом языке комедия, хотя бы слегка напоминающая ту, которую ежедневно преподносит зрителям ойль-де-бёф^{230}? Тому, кто хоть раз видел царедворцев столь ничтожными перед Солнцем^{231}, выражаясь словами скромного буржуа, — они уже никогда и нигде не покажутся великими.

Но нужно объяснить иностранцам, что такое ойль-де-бёф. Это передняя, названная так по имеющемуся в ней овальному окну. В ней живет огромный, плечистый швейцарец-камердинер, точно большая птица в клетке. В этой передней он пьет, ест и спит и почти никогда не выходит из нее. Остальная часть королевского дворца для него не существует. Простые ширмы отделяют его кровать и стол от сильных мира сего. Двенадцать звучных слов украшают его память и исчерпывают его обязанности: Проходите милостивые государи, проходите! Милостивые государи, король! — Удалитесь. — Сюда входить нельзя, монсеньёр! И монсеньёр безропотно спешит прочь.

Камердинера все приветствуют, никто ему не противоречит; его голос гонит из галлереи целые сонмища графов, маркизов и герцогов. Он изгоняет принцев и принцесс и обращается к ним только с односложными словами; с менее важными лицами он и вовсе не разговаривает; он открывает и затворяет стеклянную дверь для одного только государя. Все остальное в мире ему совершенно безразлично. При звуке его голоса отдельные маленькие группы царедворцев то сплачиваются в одну большую группу, то рассеиваются. Глаза всех устремлены на его громадную руку, отворяющую и закрывающую дверь. Покоится ли она, находится ли в движении, она оказывает изумительное действие на всех, кто на нее смотрит. Получаемые ею новогодние подарки доходят до пятисот луидоров, так как никто не осмеливается вложить в нее такой презренный металл, как серебро.