Картины Октябрьского переворота - [16]

В Брест приехали русские социалисты, правда, немного левее отечественных, — но так ли уж велика была разница с точки зрения Леопольда Баварского? Престарелый принц, видимо, старался обольстить своей любезностью Иоффе, Каменева и особенно госпожу Биценко. При первой же встрече он к ней обратился с изысканным приветствием — но цели явно не достиг: делегатка угрюмо буркнула в ответ, что по-немецки не понимает, «и не воспользовалась услугами переводчика». Это несколько обескуражило принца Леопольда, но не слишком его обескуражило. За обедом единственную даму сажали против принца; справа от нее сидел турецкий делегат, Цекки-паша, который столь же безуспешно пытался творить со своей мрачной соседкой по-французски.

Все эти генералы и дипломаты, весьма недолюбливавшие друг друга, твердо сходились на одном: все они желали возможно лучше обобрать, ограбить и расчленить Россию. Но мы тут говорим о быте, о формах, о стиле. Традиции были давние, росбахские, седанские: «Его Величество король Вильгельм I с глубоким участием возвращает шпагу Его Величеству императору Наполеону III и просит воспользоваться его гостеприимством». Немецкие генералы воспитались на этих традициях и невольно, почти автоматически приняли соответственный тон в Бресте, при переговорах с «полномочными представителями могущественной Российской республики», — выходило это, надо сказать, весьма глупо. Забавно то, что и делегаты большевистского правительства — тоже, вероятно, непроизвольно — усвоили какое-то подобие тона, отвечающего немецкому: они, разумеется, представляли право, сила временно оказалась выше права — что же делать, приходится покориться судьбе и поддерживать добрые светские отношения с победителями. Иногда, впрочем, происходили срывы — внезапно проскальзывала ненависть, хвастовство, чаще всего страх, панический страх перед немцами.

Принц, живший с двором и с гофмаршалами в загородном доме «Скоки», приглашал туда советских делегатов на охоту и на парадные обеды. Госпожа Биценко, кажется, не охотилась, но приглашения принимала и и «Скоки», и в офицерское собрание. На Рождество и по новому, и по старому стилю обеды были особенно торжественные, с традиционным гусем, с рейнвейном, с шампанским. Каждому из гостей поднесен был рождественский подарок: «серебряная вещица, стопочка, спичечница, зажигалка или мундштук». В полночь, по старому германскому обычаю, принц Леопольд, Кюльман, Гофман и другие немцы хором запели «Still Nacht...»{28}. Потом играл оркестр. Что надо играть в честь советских делегатов — распорядители, видимо, не знали. Музыканты поэтому исполнили «Красный сарафан» («Der rote Sarafan»), может быть, они по названию думали, что это революционная песня?

Эти обеды были, по всей вероятности, весьма курьезны. «Никогда не забуду я, — рассказывает генерал Гофман, — нашего первого обеда. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым. Против меня занимал место рабочий, которого, видимо, смущало большое число инструментов на столе. Он пробовал так или иначе пользоваться самыми разными предметами, но вилка служила ему только зубочисткой. Против меня, наискось, рядом с принцем Гогенлоэ, сидела госпожа Биценко, а за ней крестьянин, настоящий тип русского, с длинными седыми волосами, с длиннейшей бородой, напоминавшей девственный лес». Это был Сташков. Из-за него как-то попал в трудное положение служивший переводчиком лейтенант Мюллер. Делегат левоэсеровского крестьянства, подмигивая, спросил за обедом, нельзя ли вместо вина получить шкалик. Лейтенант отлично говорил по-русски, но слова «шкалик» не знал и смущенно обратился к подполковнику Фокке: «Может быть, это какой-то новый термин?» Получив от русского офицера объяснение термина, лейтенант с полной готовностью пошел навстречу гостю. Старик «быстро утратил вертикальную позицию» и говорил: «Домой?.. Не желаю домой!.. Мне и здесь хорошо... Никуда я не пойду!..» Германские офицеры «сдерживали смех». Кажется, много меньше бытового демократизма проявлял глава австрийской делегации, очень длинно прописанной в Брестском договоре: «министр императорского и королевского дома и иностранных дел, его императорского и королевского апостолического Величества, тайный советник Оттокар граф Чернин фон и цу Худениц». Чернин был постоянно мрачен, нервничал и злился.

После обеда, в тесном кругу делегатов, обсуждались труднейшие вопросы. «В сей час, — рассказывает тот же г. Севрюк, — не раз робился цікавійшій обмін думок, зондірувався грунт, и часто-густо западли важійши рішения».

Об этом «цікавійшем обміне думок» надо, конечно, рассказать отдельно.

Брест

На этой трагикомической конференции, с внешней стороны, быть Может, самой курьезной в истории, обе стороны рассчитывали на успех с весьма неодинаковым основанием. У Германии была превосходная армия, у России из-за большевиков ее не было. Оставалось лишь оформить то, что логически из этого вытекало, — у немцев тогда освобождались огромные силы для борьбы с союзниками. «Если они (немцы), — пишет Чернин, — смогут перебросить свои массы на запад, то они не сомневаются, что прорвут фронт, займут Париж и Кале и будут непосредственно угрожать Англии...»