Картины эксгибициониста - [95]

Один из журналистов был уязвлён. «После того, как она сделала дело, то вылила ведро воды на меня, чтобы всё смыть. Я чувствовал себя полной неряхой!»

В Англии я купил фляжку для коньяка, но в Японии был разочарован его стоимостью. Вместо этого, я залил туда саке, которое сопровождало меня во время бесчисленных визитов и интервью. Длинный день подходил к концу, и я сделал несколько глотков, думая, что интервью закончились.

— Осталось ещё одно интервью на радио и всё, — сообщил тур–менеджер.

— О Господи! Чё ты не сказал раньше? — заныл я.

Мы приехали на радио–станцию, поднялись на лифте и вошли в комнату, полную школьников.

— А чё эта они тут делают? — пробормотал я и глотнул жидкости.

Переводчик тихо сказал, что здесь собрались дети из близлежащей школы, они жаждут задать Эмерсон–сану много вопросов.

Я старался, как мог. Вскоре я заметил, что дети кивают в сторону рояля в углу комнаты и выжидательно улыбаются мне. Когда они уразумели, что я намёка не понял, переводчик прошептал: «Эмерсон–сан, вы доставите детям большую радость, если сыграете».

— Пожалуй, нет. Пусть зададут ещё вопросы.

Когда стало очевидно, что выбора нет, я кое–как встал на ноги и, пошатываясь, пошел к роялю под громкие аплодисменты.

— Вы бы не могли сыграть “London Bridge Is Falling Down”[65]? Дети обрадуются, если вы сыграете эту пьесу, — кто–то осторожно прошептал мне на ухо.

«Какого дьявола они хотят именно её?» — подумал я. Вряд ли они не слышали больше ничего из западной музыки?

— Нет, я не хочу играть этот мусор, — ответил я и без колебаний начал играть «Фугу» Гульды.

«London Bridge is falling down, falling down, falling down…» (Лондонский мост падает, падает, падает) — дети радостно пели позади неадекватного контрапунктиста.

Какого черта они озабоченны «Лондонским мостом»?

Тем временем, я тоже падал — медленно, но верно.

«Фугу» Гульды сложно играть даже трезвым. Пьяным — невозможно. Особенно с толпой японских школьников, отвлекающих настойчивым пением глупой английской детской считалки.

К тому времени, левая рука абсолютно не понимала, что делает правая, и в какой–то момент решила аккомпанировать детям. После этого никакой надежды воссоединить обе руки и закончить пьесу не осталось.

Я поднялся и поклонился смущенным детям, прежде чем поковылял по направлению к лифту.

— Ты говнюк! — заявил тур–менеджер. — Они неделю разучивали “London Bridge”.

— А никто меня, нафиг, не предупредил.

Я чувствовал себя плохо, но смог выпалить: «Теперь они знают другую версию “London Bridge”. Она их запутает. Пусть знают, черти, как копировать английские мотоциклы».

Следующим пунктом программы было посещение театра Кабуки. Оказалось чем–то похоже на традиционный английский шекспировский театр. Мне почудилось, что японцы сами с трудом понимают, что происходит на сцене. Поход выдался от этого более–менее интересным.

— Что делают парни в черном одеянии ниндзя, бегая кругами позади главного героя? — спросил Грег, который проявил наибольший интерес и был в курсе лучше, чем остальные.

— Они — Куроко, Тени. Вам не нужно замечать их. Типа роуди.

— Даже так? — удивился я, надеясь, что Грегу не придёт в голову одеть наших техников во что–то подобное.

Я огляделся. Большая часть народа плакала! Непонятно, плакали они по поводу ребят, которых не нужно видеть, или которого нужно… того, что был добротно связан и издавал стоны. Может быть, Куроко неловко натянули ему нижнее бельё?

Затем мы в полном составе прошли за сцену, чтобы встретиться с Национальным достоянием Японии — Томасбурой.

По японской традиции нужно обменяться подарками. К счастью у нас было несколько пластинок.

Алое потрясающее кимоно, тщательно причесанный черный парик украшен тиарой, на лице классический белый грим — Томасбура прижал губы и глаза к белому кусочку шелка, написал на нём своё имя, для большего эффекта поставил личную печать, а затем передал его Грегу.

К сожалению, через несколько лет у Томасбуры возникнут проблемы после употребления фугу, что–то вроде русской рулеткой с суши.

Каждый раз возвращаясь в отель нас встречала орда молоденьких девушек с подарками. У меня накопилось множество артефактов, японских вееров и вещей, назначение которых я с трудом понимал. Одна из девочек сумела отличиться, подарив бутылку коньяка. Ей для этого, наверно пришлось продать машину отца. Во время бесконечных приходов и уходов в холле отеля я заметил хрупкую куколку, слишком стеснительную, чтобы выйти из общей толпы. У неё было более выраженное лицо, когда можно было его разглядеть — она всегда стояла за спинами команды. Когда нам удалось наконец повстречаться глазами, произошла вспышка, её головка заговорщически склонилась. На память пришла песня Гэри Пакета и его Union Gaps: «Young girl, get out of my mind, Your love for me…» (Девочка, прочь из моей головы, твоя любовь ко мне…).

Нас пригласил к себе в студию видный японский дизайнер одежды. Я не горел желанием, но предложение сильно заинтересовало Элинор. Мне вполне комфортно игралось в экспериментальном космическом костюме и высоким сапогах, пока я не встретил Кансаи Ямамото! Он гордился своей родословной — его дед, адмирал Ямамото сыграл значительную роль на Тихом океане во время Второй мировой войны. Но в большей степени, и заслуженно, он гордился дизайнерскими разработками, а теперь раздумывал, как сделать их пригодными для арены рок–н–ролла. Большая часть его творений основана на японской истории, когда сёгуны и самураи бродили по стране. Там были плащи–накидки, удивительные раскрашенные вручную пиджаки и куртки, в частности, многослойный жакет из какого–то серого винила, обладатель которого становился похожим на броненосца. Элинор влюбилась в черный топ, украшенный японскими иероглифами, я его купил. Он ей подошёл идеально. Вскоре выяснилось — когда я покупал самурайский меч — если она надевала топ, такси на улицах Токио останавливались как вкопанные. Переводчик сообщил, что на топе написано «Японская мафия».