Картинки - [3]

Полуденная прострация спортивно-оздоровительного лагеря. Желтые армейские палатки подобрали юбки и ветерок беспрепятственно перебирает полоски матрасов. В крайней за столиком четыре спекшихся картежника, во второй слева - жертва неправильного опохмела, можно читать чужие письма и шариться в рюкзаках - все на реке.

В двух невысоких корпусах бывшего пионерского лагеря, под крышами просторных веранд температура значительно ниже точки кипения и какая-то часть организованного белка концентрируется здесь. Незначительная, впрочем.

Пузырями азарта, гоняя в блиц на высадку, оживить стараются староиндийскую архаику крепконогие физруки. Их торсы, влитые в белые тенниски, свистки на ниточках между героическими выпуклостями больших грудных мышц, волю к жизни ослабляют у парочки дежурных из двоечниц, что загнаны судьбою неразумной зачет по физкультуре получать на лоне родной, не слишком еще захватанной природы. Мойте, голубушки, мойте старательно, после сончаса кросс бежать под зелеными по желтеньким пять кэ-мэ.

Густея в прокаленном воздухе из-за горы, с реки наплывает, чтобы зависнуть над прутиками громоотводов, урчанье механическое, это из города явился рыбу попугать плоскодонный катер, называемый, подобно половине всех предметов в данной местности, "Заря". Двенадцать ноль-ноль ровно, точнее, плюс-минус пятнадцать минут с учетом особенностей летнего времяисчисления.

На крыльце второго корпуса появляется довольно крупный молодой человек с округлым лицом, покатыми плечами и слегка волнующим х/б футболки мякишем непротивного еще животика. Леша Воробьев, студент бывший, ассистент несостоявшийся, занимающий одну из узких, некогда вожатских комнат, обжитых ныне малоденежным младшим преподавательским составом, на правах всеобщего любимца. Ширина его неизменной флегматичной улыбки не зависит ни от температуры, ни от влажности, лишь от послушности толстеньких, на дворницкие смахивающих пальцев, которые он через вечер погружает в пасть с клыками черными и белыми переносного органчика с педалькой. И если руки, ноги ладят с электричеством, то к концу танцев, бывает, улыбка даже размыкает его губы, и вылетает что-то вроде звука:

- Хо, - из Лешиной, совсем не приспособленной к продолжительной членораздельной речи гортани.

Сейчас на крыльцо он выносит детскую коляску, креслице на четырех колесиках с балдохинчиком, прежде чем появится хозяин предмета несерьезного из металла и синтетики, десятимесячный Митя Воробьев, предстоят короткие манипуляции с фиксаторами железяк. Пока Леша пощелкивает ими и позвякивает, цинковая бочка на крыше душевой музыканту то темечко накроет зайчонком солнечным, то шею обмахнет, то нагло уставится в крестец, но Алексей на приставания дурацкие внимания не обращает.

Наконец сероглазая мама Люба выводит червячка-наследника, если не талантов, то музыкальных инструментов точно. Катить сокровище под шелест песочка погремушек к столовой через рощицу очень приятно. Все встречные здороваются.

Впрочем, на степень аппетитности обеда всеобщая приязнь влияет мало, укладывается как-то, молчит, колодой лежать под лапами, клешнями сосен не мешает, и молодец.

- Бревно? - смеется Люба.

- Угу.

После полутора лет всепогодных сапог мастера трехсменной стройки, желанье если не спать, то просто не двигаться, необоримое. Вторую неделю они уже здесь, а на пальцах ни мозолей от весел, ни царапин от скал. С одной стороны, Митька - пузо круглое с рук на руки перемещается, а с другой, так замечательно валяться и на спине, и на боку, и под деревьями, и у реки.

Зря, наверное, ушел из института, вести лабораторки занятие не хлебное, конечно, но и не потное. А играть, репетировать можно пять, шесть, семь, как в старой песне, восемь раз в неделю, но опять же Люба, Митя...

Даже открывать глаза не тянет, хотя полюбоваться стоит, конечно, стоит и хлорофилом, и озоном. Роскошь. Какие-то метелки, стебельки, листочки жирные под самым носом. Пахнут, приют и корм дают стрекозам, бабочкам, божьим коровкам.

Ну, что расселась, лети на небко, там твои детки развлекаются в разряженных слоях атмосферы, бомбовоз пролетел и оставил после себя серп жирного пушистого следа, то-то потеха нырять в него с головой. Давай, давай, жарь, лети, глупая.

Митька дрыхнет и Любу сморило. Ветерок ищет какой-то полузабытый эпизод, торопливо листая страницы ее книги. Если память не изменяет, там, на пригорке, чуть подальше должна быть малина, медвежья ягода.

Пол-литровая баночка из-под воды быстро розовеет от пупышей-глазков, а маленькие беленькие косточки приятно между делом перемалывать зубами. Сверху хорошо видно, как внизу в лагере на несвежий, плешивый квадрат поля выползают жуки-футболисты. Неразличима лишь булавка, которая вот-вот заставит их носиться от угла к углу, соударяясь.

Под сосною, чистоплотным деревом, посидеть, что-ли, для разнообразия?

Свисток короток и резок, как зов обомлевшей свиньи.

Каждый матч в сезоне принципиальный, иначе зимой будет нечего вспомнить, в сентябре не о чем поговорить. Пересохший газон чихает пылью, белый пузырь ищет кочки, чтобы обмануть безжалостные щечки и подъемы. Дыханья хватает лишь на обстоятельства места и образа действия. К толчкам, захватам, активной работе коленей и локтей, судья, мосластый педагог, как настоящий дарвинист, относится вполне терпимо. И это называется, дает народу поиграть.