Картинки нижегородского быта XIX века - [45]

Николай Бугров в полной мере унаследовал предпринимательские таланты отца и деда. Еще при жизни Александра Петровича он получил полную доверенность на ведение всех дел и, умело используя оба миллиона, перенес поле своей деятельности в те отрасли промышленности, где наиболее ощущалась потребность в капитале.

После освобождения помещичьих крестьян в 1861 году потомок уральского магната Алексей Турчанинов, бывший в то время нижегородским предводителем дворянства, тяготея, как и все помещики, лишившиеся дарового крестьянского труда, к губернскому городу, перебрался на жительство в Нижний. Свое лесное именье на речке Сейме Турчанинов променял Бугровым на дом, находившийся в начале Большой Покровки рядом с Благовещенской площадью. Получив право собственности на сейминские леса, новые хозяева прежде всего вырубили и продали половину их и, окупив сполна стоимость имения, занялись дальнейшим извлечением из него выгод. На речке около деревни Передельновой возникла в 1862 году небольшая мельница, а через несколько лет у селения Новишек и вторая, побольше. Малая производительность, зависевшая от слишком слабого течения Сеймы, побудила предприимчивых мукомолов заменить водяные колеса паровыми двигателями. Это позволило довести со временем общий помол до 3 миллионов пудов в год. Отец к тому времени умер. Николай Александрович остался единоличным хозяином всего дела.

За короткий срок он сумел значительно расширить круг своей деятельности. На Сейме Бугров перемалывал только рожь — о пшенице и слышать не хотел: «матушка-рожь кормит всех дураков сплошь, а пшеничка по выбору», — любил он приговаривать, намекая на пшеничников Дегтярева и Башкирова, которые иной год сидят с нераспроданной до конца продукцией, доступной далеко не каждому в полунищей тогда России.

При Сейминских мельницах, где работали до 600 передельновских, мысовских, локтевских, новишенских и ластоновских жителей, владелец не жил. Имея еще два мукомольных предприятия в Семеновском уезде и пароходство на Волге, он руководил всеми делами из Нижнего.

Личность мукомола-миллионера вызывала в городе всеобщее внимание и жадный интерес. Старообрядец беспоповского толка, Бугров своей внешностью напоминал чистый тип старозаветного купца. Длиннополый сюртук, легкие козловые сапоги со сборами, картуз на голове носил он зимой и летом.

Бугровский экипаж, толстый здоровый кучер и белый в яблоках орловский рысак были хорошо известны обывателям и служили постоянным предметом обывательских пересудов.

Делами занимался Бугров на первый взгляд как будто неохотно. О богатстве своем не любил говорить. На предложенный об этом вопрос обычно отвечал: «Помилуйте, велики ли мои дела, велики ли у меня мельничонки? Так себе делишки, так себе мельничонки, клюю по зернышку — на хлеб только себе и сестре достаю». На деловые предложения никогда не отвечал прямо. — «Николай Александрович, — начинал речь камский миллионер Стахеев, — у меня в Сарапуле, зерно есть, купите?» — «Покупаем помаленьку», — следовал ответ. — «Ну, а если всю мою партию?» — «Ничего, и всю партию можно». — «Да, ведь партия-то большая, за полмиллиона пудов?» — «Как-нибудь осилим, — уклончиво отвечал купец, — на добрые дела люди денег дадут»…

На Нижегородской бирже, куда Бугров ходил ежедневно к 12 часам пить чай, он усаживался за особый стол, носивший название «миллионного». Сидел все биржевые два часа и пил чай в обществе себе равных, Башкировых, Дегтярева, Блиновых или Зайцева и директоров Городского и Купеческого банков.

Приглашение Бугровым к столу считалось честью даже для купца с сотнями тысяч капитала. Приглашенный садился на краешек стула, но распоряжаться не смел, ожидая, когда хозяин поманит пальцем полового и распорядится: «Подай-ка нам, милый, три пары чаю». Гость держал в руках стакан, поданный самим Бугровым, и с благоговением внимал отрывистым репликам мукомола, считавшегося мудрецом. — «В делах никому не верь, — обычно наставлял старик всякого нового знакомого, — от Николая-чудотворца, и от того денег без счету не принимай! Он хоть и божий угодник, а все-таки, ежели лукавый попутает, ошибиться может». Если собеседником при чаепитии оказывалось официальное, чиновное лицо, Бугров считал своим долгом жаловаться на плохие дела и тяжело вздыхать: «Купца все теребят, а в душу его еще не заглянули».

Вообще ему свойственно было говорить афоризмами, сентенциями, иносказаниями. Многие из его выражений надолго запоминались. Однажды, участвуя в торгах и видя, что конкурент снизил цену до предела, дальновидный мучник, учитывая азарт соперника, продолжал снижать цену еще дальше. Потом вдруг вышел из соревнования. Увидя растерянное лицо соперника, сделал символический жест рукой около лица, как бы ловя назойливую муху, и произнес: «Ишь ты, плутовка! Которая кусалась, та и попалась!».

Громадную популярность Бугрову создали его заботы о людях старой веры и весьма широкая благотворительность.

Господствующая православная церковь старалась искоренять раскол, — Бугров защищал «своих», где нужно умел дать, подмазать, умаслить… Часто ездил по делам веры в Москву, в Петербург. Везде имел знакомство среди сильных людей, говорил всем «ты», хлопал по коленке и… подписывал чеки на приюты, больницы, санатории. Ухитрился даже самому Победоносцеву, главному вдохновителю преследования старообрядцев, всучить кругленькую сумму на устройство при Великом Сибирском пути передвижных вагонов-церквей.