Картинки нижегородского быта XIX века - [43]
Второй акт соляной эпопеи оказался не менее интересен, чем первый. Надлежало по требованию ревизоров посадить на скамью подсудимых Вердеревского с непосредственным хранителем соляных запасов Терским, трех других чиновников, полицеймейстера Лаппо и, наконец, скупавших соль нижегородских купцов во главе с А. Губиным, Ф. Блиновым и А. Бугровым.
Четыре года тянулось следствие. Все подсудимые, за исключением Терского, были на свободе и придумывали способы избежать ответственности. Один из привлекаемых купцов — Федор Блинов предлагал за свой счет возместить все количество украденной соли. А. Бугров взялся поставлять в течение десяти лет на городские приюты муку по убыточным для себя ценам из расчета, что власти не захотят посадить в тюрьму столь выгодного поставщика.
Замять дело не удалось. Слишком много о нем везде говорили.
По рукам ходила многострочная поэма:
И т. д.
Суд состоялся в мае 1869 года. Как и ожидали в нижегородском обществе, серьезной каре подверглись только чиновники. Вердеревского и Терского приговорили к лишению прав состояния и ссылке в Сибирь, полицеймейстера Лаппо — к исключению со службы. Купцы-«солепромышленники» Блинов, Бугров, Игнатов, Буянов и их приказчики Невидин и Стрижов отделались смехотворными наказаниями — несколькими днями ареста.
Дворянина Вердеревского, согласно требованию закона, подвергли публичному унизительному обряду «гражданской казни».
На Новобазарной площади, против здания пожарной каланчи был поставлен эшафот, состоявший из столба с кольцами и обитого черной материей помоста. К нему подвезли на траурной черной колеснице Вердеревского в полной служебной форме при шпаге и орденах. Палач в красной рубахе поставил осужденного на помост перед столбом, сорвал с него ордена, переломил над головой шпагу, а руки в поднятом виде привязал к кольцам. В этом положении Вердеревский оставался ровно десять минут, после чего его переодели в арестантский халат и отправили обратно в тюрьму.
Отголоски «соляной бури» ощущались в Нижнем довольно продолжительное время.
Матери пугали детей «букой» — палачом в красной рубахе; чиновники старались не ходить мимо здания Судебной палаты и аккуратнее красть казенное добро.
Рассказывают, что старик Блинов, отец участника процесса, подарил сыну пару чугунных пудовых галош с наказом в каждую годовщину суда надевать их и носить по получасу…
Глава семнадцатая
Банковая «панама». — Победоносное шествие капитала. — Город в зените купеческой славы. — «Короли буржуазии»: мукомол Н. А. Бугров, пароходчик Гордей Чернов.
Когда-то дворянская Большая Печерка становится к концу XIX века чисто купеческой улицей. Аверкиевых сменил мучник Башкиров, барона Дельвига — пароходный доверенный Шавин, аристократа Нарышкина — железняк Рукавишников, Жадовского — канатчик Зайцев, барона Фредерикса — мануфактурщик Бурмистров, Мессинга — пароходчик Зевеке, Анненкова — купеческий адвокат Меморский, Бологовских — мукомол Дегтярев и т. д.
Зажатое в тиски нужды дворянство последние надежды возлагало на сословное кредитное учреждение — Александровский банк. Но железная логика истории разрушила их надежды. 1890 год оказался особенно тяжелым для землевладельцев-должников; цифра назначенных на торги просроченных по ссудам имений достигла небывалой высоты.
Правлению банка, в которое входили представители местной «голубой крови» Панютин, Демидов и Аверкиев, оставалось только изощряться, чтобы придумать выход из положения, грозившего нищетой многим из их братии — дворян и крахом самому банку.
Панютин надумал увеличить оценку всех заложенных имений на одну треть и из выданной на этом основании дополнительной ссуды покрыть запущенные платежи. Остальную сумму предлагалось выдать прогорающим дворянам на руки. Однако бухгалтера осмелились доложить, что в таком случае актив хотя сойдется с пассивом, но от вверенных чужих вкладов не останется и следа. Комбинацию не осуществили. Тем временем вкладчики, почуявшие что-то неладное, стали требовать свои вклады. Заминка в платежах вызвала ревизию, обнаружившую весьма пикантные вещи: банк существовал не столько для обслуживания клиентов, сколько для «самообслуживания» директоров и близких к ним людей.
У Панютина в Мерлиновке, Лукояновского уезда, неожиданно сгорел винокуренный завод, заложенный в банке за баснословно большую сумму. Этот пожар доставил своему владельцу страховую премию, в три раза превышавшую стоимость погибшего имущества.
Аверкиев ухитрялся по два раза закладывать одни и те же свои именья. Демидов на торгах покупал просроченную в платежах землю и тут же получал под нее ссуду, вдвое больше затраченной на покупку суммы. Причастные к делам банка члены совета и ревизионной комиссии, видные нижегородские помещики-дворяне, также бесцеремонно запускали руку в банковский сундук. Председатель земской управы Андреев, растративший по должности 5 тысяч рублей, предназначенных на постройку сельскохозяйственной школы, 8 тысяч рублей страховых, взятых для выдачи погорельцам деревни Выползовой, и свыше 30 тысяч, лежавших в дворянской опеке, обратился в правление банка с таким, примерно, заявлением: «Господа, и я учинил хищение… Помогите мне из банковой кассы… Я ведь знаю, как вы в ней хозяйничаете»… Такому просителю нельзя было отказать, и 28 февраля 1890 года директора с одобрения губернского предводителя дворянства Зыбина выдали из кассы 45 тысяч рублей, а в виде оправдательного документа «на всякий случай» взяли от Андреева своеобразную расписку с указанием, что заемщик растратил такие-то и такие-то суммы. Сия изумительная расписка была потом найдена в бумагах банка, когда началось следствие о злоупотреблениях директоров.
