Картинки нижегородского быта XIX века - [46]

Зато нижегородским старообрядцам жилось в девяностых годах свободно и привольно. Местная власть и носа показать не смела в устроенные Бугровым Филипповский, Малиновский, Городецкий и другие скиты. Разве возможно было нижегородскому губернатору тягаться с Бугровым, когда на приеме у министра внутренних дел сначала приглашали в кабинет Бугрова, и только потом уже — губернатора? Да и что мог сделать губернатор с человеком, у которого периодически занимал под векселя крупные суммы денег? Перед уходом губернатора с его поста, Бугров в качестве подарка преподнес ему на серебряном подносе груду разорванных губернаторских векселей. «Чтобы вашему превосходительству не думалось по ночам», — добавил с добродушной усмешкой туз.

Благотворительностью Бугров был известен далеко за пределами Нижнего Новгорода. В память отца он выстроил в городе ночлежный приют для бездомных обитателей нижегородских трущоб, где за пятак предоставлялся ночлег. На окраине у Девичьего монастыря существовал учрежденный им в компании со своим родственником Блиновым Вдовий дом, дававший приют 150 женщинам с детьми. Жертвовал Бугров также крупные суммы на школы, богадельни, приюты крестьянам родного ему Семеновского уезда. В бугровской кухне стояла на столе деревянная, хохломской росписи, плошка, наполненная двугривенными. Она служила мелкой кассой, из которой выдавал он приходящим на дом просителям. Погорельцам Бугров давал: дальним — пять рублей, ближним — строил избы и дарил корову или лошадь.

В домашнем быту этот человек, который к концу XIX века имел до восьми миллионов, отличался крайней простотой и непритязательностью.

Обстановка квартиры в доме по Нижневолжской набережной напоминала о давно прошедших временах Домостроя. Передние углы каждой комнаты заполнены были старинными иконами без окладов и украшений, стены увешаны картинами религиозного содержания, среди которых центральное место занимали изображения первых расколоучителей — протопопа Аввакума, Никиты Пустосвята, Ивана Неронова и др. В углах лежали на расставленных стульях груды бархатных подручников, пучки кожаных, шерстяных и бисерных лестовок, употреблявшихся старообрядцами во время молений. По всему дому расходился сильный запах гарного лампадного масла и ладана.

В таких комнатах Бугров жил постоянно, а для приема деловых посетителей предназначалась особая «парадная горница», устроенная на мирской «антихристов» лад. На ореховом столе, располагавшемся в простенке между двумя окнами, лежали кучами торговые счета, фактуры, накладные. Рядом с ними покоилось несколько книг гражданской печати, «никонианский» настольный календарь, газеты и журналы. Видные места стен заняты были портретами и факсимиле известнейших в России лиц. Здесь можно было видеть подписи великих князей, министров, губернаторов, водивших хлеб-соль с нижегородским мучником.

Пищу миллионер любил простую. Ежедневно употреблял лишь щи и кашу, а в постные дни — горох и грибы. На торжественных официальных обедах «скоромился», но разъяснял при этом окружающим: «Грех это, конечно, ну да, авось матери в скитах замолят»…

Старина крепко держала его в своих цепких руках. В бывшем бугровском, а потом турчаниновском доме на Благовещенской площади помещался городской театр. Когда Дума в конце девяностых годов вознамерилась строить новое здание театра, Бугров на заседании гласных встал, низко поклонился присутствующим и сказал: «Ходатайствую перед Градской Думой. Стройте театры, где желаете, только место, где сейчас театр стоит, мне продайте. Хорошую цену дам, уважьте». Гласные полюбопытствовали, зачем Бугрову место, которое сам, в свое время, продал. И услышали в ответ: «Родители покойные, папенька с маменькой на этом месте жили, дом имели. Легко ли их косточкам в могилках знать, что тепереча здесь театр?». Городской голова из дворян-пароходчиков спросил, едва сдерживая улыбку: «А что же, по вашему мнению, в театре такого делают, что родительские кости могут тревожиться в гробах?». Бугров посмотрел на него строго: «Я в театрах не бывал, но знаю, что там голые бабы через голых мужиков прыгают. Тьфу!».

Городского филантропа и «благодетеля» нельзя было не уважить: здание театра ему продали. А через неделю город получил от него официальную бумагу:

«…Желая в мере сил моих придти на помощь Нижегородскому Городскому Общественному Управлению в удовлетворении особых городских нужд, имею честь предложить Городской думе приобретенное мною здание на Благовещенской площади бывшего театра гг. Турчаниновых и Фигнера в полное распоряжение Городского Управления безвозмездно с тем, чтобы в этом здании впредь никогда не допускалось устройство какого-либо театра или увеселительного заведения…

Николай Александрович Бугров. 28 апреля 1897 года».

У этого «большого» в Нижнем человека были и большие слабости. О самой большой из них — слабости к женскому полу — старались вслух не говорить. В молодости Бугров три раза был женат, но к сорокалетнему возрасту похоронил всех трех жен; с первой — жил семь лет, со второй — четыре года, третья — умерла после годового супружества. Вдовец широко использовал тот догмат своего раскольничьего вероучения, который гласил: «блуд не грех, а испытание божие». Из покровительствуемых им скитов он во время частых посещений выбирал наиболее понравившуюся девушку и брал ее к себе в дом «для услужения». Прихоть обычно проходила через два-три месяца, редко длилась полгода и никогда — более. Разонравившаяся наложница выдавалась замуж за одного из многочисленных в мучной фирме приказчиков или баржевых матросов. Молодоженам Бугров за свой счет строил где-нибудь на Сейме, в Передельнове домик в три окна, голубой окраски, крытый железом и окруженный палисадником с кустами белой сирени. Такие стандартные домики росли, как грибы после дождя, и впоследствии досужие люди подсчитали, что число их перевалило за тридцать.