Появление госпожи Дервиль положило конец воинственным упражнениям ее сына. За это время она, как говорится, слегка привела себя в порядок, и все мы проследовали в столовую.
Я хотел сесть, но из-под меня вытащили стул, и если бы не ловкость моего друга, который подхватил меня на лету, невинная шалость привела бы к тому, что я натощак разбил бы себе поясницу. Над этим много смеялись.
Меня усадили между Дервилем и его старшим сыном. Хозяйка дома сидела между Фанфаном и другом семейства, который взял на себя обязанность кормить господина Шарло. О, восхитительная преданность дружбы!
В течение первого получаса мне пришлось выслушивать извинения госпожи Дервиль: обед так плох, но ведь ее не предупредили, ее муж всегда так поступает. Я с жаром вступился за друга, затем отряхнул панталоны: мой юный сосед по столу уже девять раз ударил меня ножкой.
Мы говорили о политике, о модах, о спектаклях. Взял слово друг дома; он был не согласен с Дервилем; госпожа Дервиль также не разделяла мнений мужа; было решено, что мой друг — слишком восторженный человек.
Неожиданное событие изменило течение беседы. Служанка, которая принесла превосходную рыбу под соусом, собралась поставить ее передо мной. К несчастью, мой юный сосед, желая узнать раньше всех, что же было на таком большом блюде, ухватился рукой за его край в то время, когда оно находилось как раз над моей головой, и в мгновенье ока я весь был залит соусом, по всем правилам приготовления матлоты.
Это событие вызвало большой шум. Хозяйка дома хотела прогнать неуклюжую служанку, мой друг утверждал, что я сам виноват, так как поднял голову; я же стирал соус с этой преступной головы, в то время как друг семейства чистил мой фрак.
За десертом мне показалось, что спокойствие воцарилось вновь: Шарло унесли в кухню, когда было подано второе; Фанфан, взгромоздившийся на свой высокий стул, мирно спал; но это спокойствие было предвестием новой грозы.
Желая дать мне еще одно доказательство совершенно исключительной нежности, которую он ко мне питал, мой юный сосед, считая мою долю более обильной, чем его собственная, начал обеими руками шарить в моей тарелке, как это свойственно детям. Его отец заметил это и прочел ему соответствующею случаю мораль, сопровождавшуюся отцовским щелчком, в ответ на что дитя разразилось ужасающим воем. Разъяренная, с пламенем негодования в глазах и словами гнева на устах, госпожа Дервиль набросилась на своего мужа и закричала, что она не позволит бить ее ребенка. Вмешался друг дома, малыши хором заплакали, а я, убедившись, что в этом кавардаке постороннее лицо всегда играет самую жалкую роль, взял свою шляпу и удалился.
Я не дошел еще до третьего этажа, когда заметил, что забыл перчатки. Поднимаясь снова, я услышал тот же самый шум, который поразил меня в первый раз; но теперь он был слышен более явственно. До меня донеслись произнесенные гневным и раздраженным тоном слова «чудовище» и «тиран». Я открываю дверь... В это время пролетавший в воздухе графин ударяется об угол двери, звенит, разбивается, — и на меня обрушивается дождь осколков и брызг.
Госпожа Дервиль исчезла; мой друг извинился передо мной за то, что его жена вела себя как ребенок. Я принял эти извинения так же, как незадолго перед этим рыбу под соусом и графин с холодной водой, то есть с видом полнейшего удовлетворения, и быстро спустился вниз по лестнице, твердо решив никогда больше по ней не подниматься.
Но, очутившись на улице:
— Как, — воскликнул я, — неужели супружеское счастье — лишь звук пустой? Неужели супруг — не более как губка в хозяйстве? Неужели назначение главы семейства лишь в том, чтобы подставлять свою голову под удары судьбы и графина, если только не подвернется великодушный друг, который пожертвует своей? Я над этим подумаю...
