Картина ожидания - [67]

Мне никогда не передать словами ощущения, охватившего меня в том клубе. Выбежал вон! Серое небо, вдали сквозной осинник, слякотный снег, пахнет свежим срубом. Будто я проломил лед на реке и вынырнул, будто вскрылась крышка гроба!

Не знаю, почему, посмотрев в эти странные темные глаза, я вспомнил тоску, поразившую меня в том «приюте культуры». Что-то о невозможности, невероятности, непереносимости некоторых сочетаний, которые подсовывает нам жизнь…

Я заметил, что все еще стою, схватившись за грудь, глядя то на девочку, то на Анну. А ее глаза вдруг снова затекли слезами.

- Моя дочь немного больна, да. Но при этом она… как бы сказать… видит и понимает куда больше нас, здоровых.

Безмолвие окружало нас. Девочка приложила ладонь к стене, и я услышал, как под слоями побелки, в сухом бревне, проснулся жук-древоточец. Белые узоры струились по стеклам.

- Она иногда отвечает на мои вопросы, если я… - Анна всхлипнула, не сводя с меня взгляда. Слезы увеличивали ее глаза, как линзы.

- Иди ко мне, - протянула она руку девочке. Та подошла и прислонилась к матери спиной, немного не доставая Анне до подбородка.

Анна обняла ее одной рукой, быстро коснулась губами темно-русых волос.

Нет, я уж слишком сентиментален. Смотрел на них двоих, и мне чудилось, будто что-то нисходит с небес. Я бы сказал - сияние, но как-то… не знаю… Чему бы там сиять?

- Мария, - медленно сказала Анна, - послушай.

Темный долгий взгляд девочки устремился на нее.

- Мария! - Голос Анны стал резче. - Где отец? Расскажи.

Девочка моргнула, будто прогнала не то соринку, не то время.

- Отец мой был очень добр. Отца моего звали Аким, мать - Анна. Они не имели детей и скорбели о своей бездетности. Долго молили они бога послать им ребенка, и наконец…

- Мария! - одернула мать. - Мы это знаем. Расскажи ему…

Она слегка сжала плечо дочери, и темный взгляд прильнул ко мне. О чем загадывала она, глядя на меня, как на падающую звезду? Впрочем, скорее я так на нее смотрел, я.

- Мой папа добрый, очень добрый, - не отводя от меня глаз, забормотала вдруг Мария не своим, медлительным и тихим, а чужим, девчоночьим голосом, как будто на нее внезапно напал какой-то детский сон. - Он часто берет меня с собой… Он любит ходить в рестораны и часто берет меня с собой.

Я заметил, что слово «рестораны» она выговорила с запинкой.

- Он ходит туда только с тобой? Или… с кем-то еще? - вкрадчиво понизила голос Анна. - С вами ходили женщины?

- Да, - еще больше расширяя глаза, ответила девочка.

- Ты знаешь, где он сейчас? - Анна прижала к себе дочь еще сильнее и говорила, почти уткнувшись губами в ее голову.

- Да.

- Он один?

- Нет.

- Что делает он? Они?…

«Господи, - подумал я, вдруг все поняв. - Что ж она делает, мать?»

Да, мне показалось, я понял. Мария, конечно, не в себе, не от мира сего, но… обладает каким-то чудесным зрением или слухом. И мать пользуется этим, чтобы выведать мужа. Не слишком-то это милосердно! Да еще на глазах у всех.

Лицо девочки застыло, но взгляд странно ожил. Глаза бегали по фигурам гостей. Казалось, обрывки наших - и не только наших! - потайных дел, дум и поступков она связывает воедино и сматывает эту нить в невидимый клубок.

- Что он делает?

Я заметил, что по тоненькой шее девочки к лицу ползет краска. Мария судорожно сглотнула. Слезы? Или слова? Или это Анна слишком сильно сдавила ей плечи? А глаза Анны так и выливались в слезах. Уж не они ли настыли на стеклах окон за много дней страданий?

Мария приоткрыла рот, силясь вздохнуть. Брови ее исказились.

- Говори, говори!…

- С ума сошли, Анна! Задушите! Прекратите это издевательство!

Этой мой голос. Это я крикнул.

Анна медленно отпустила дочь. Та пошатнулась. Анна подхватила ее, подняла, прижала к себе, тяжело пошла из комнаты.

Я перевел дыхание. Осмотрелся. Нет, любопытство компании, в которую меня занесло, превосходило всякое приличие. Как смотрели на меня эти люди! Их лица словно бы заострились, постарели, исказились от ожидания. Но - чего? Чего?… И во всех взглядах, обращенных ко мне, читалось еще и поощрение… как будто я оправдал какие-то их надежды.

Ну а мне было неловко. Стоило вспомнить, как закричал на хозяйку, и во рту сохло от стыда. Сашка небось кается сейчас: «Кого я привел!» Вон посматривает из-за плеч и голов. Свечи оплывали, догорая. Из стен заметно сквозило.

Я посмотрел на дверь, в которую вышла Анна, унося дочь. Надо извиниться, загладить невольную грубость, иначе я покоя знать не буду. Почему нельзя было подождать, пока Анна вернется? Нельзя было.

На пороге я обернулся. Сашка сделал странный мгновенный жест у губ, похожий на призыв к молчанию. Но стоявшая рядом с ним женщина с ликом страдалицы повела ресницами - и мой приятель оцепенел. Странности, странности…

Я вышел в коридорчик. Был он убог и тесен, бревно подпирало потолок, сквозь щели было видно, как ветер треплет клочья вьюги. Несло стужей. Я открыл какую-то дверь. И здесь толпились зеркала, и здесь множились отражения свечей. Мария, скорчившись, полулежала в кресле, прикрытая шалюшкой Анны. Мать, похожая на призрак, так светилось ее лицо и так неразличимо темнело платье, склонялась над ней.