Карнавал страха - [33]

– Не волнуйтесь. Мы обвиним его.

Моркасл кивнул, хотя рот фокусника окружали складки тревоги. Он долго смотрел вслед удаляющемуся по коридору юристу, который уносил с собой факел, а потом встал, и толстые прутья решетки разрисовали в клетку его бледное лицо. Услышав, как захлопнулась последняя дверь, Моркасл подвел Марию к кровати и усадил ее, сев рядом.

– Теперь, – возбужденно прошептал он женщине, – когда мы провозгласили свои обвинения, будем надеяться на то, что у нас хватит улик, чтобы их доказать. – Слова гулко отдавались под каменными сводами.

Мария закрыла лицо руками.

– Я чувствую только усталость и холод, – ответила она.

Моркасл встал, сорвал с плеч плащ и укрыл ее.

– Грейся, а мне хватит камзола. Мария постучала по дереву койки.

– И как мы должны тут спать? Это комната на одного, но и та без одеял, подушки, матраса…

– Сначала спи ты, – предложил Моркасл. – А я посплю завтра. Укройся плащом как одеялом, а я принесу немного сена, которое лежит в углу. Оно кажется достаточно чистым, вот и послужит матрасом и подушкой.

Он встал с кровати и ощупью в темноте добрался до противоположной стены, взял пучок сена и вернулся с ним к Марии. Устроив ей импровизированное ложе, он сказал:

– А теперь ложись. Ложись и спи. Мария устроилась на кровати, укрывшись плащом фокусника.

– Спасибо тебе, Моркасл, – поблагодарила она его.

Моркасл мрачно улыбнулся и зашагал к стулу. Где-то вдалеке раздался скрип последней закрываемой двери тюрьмы, а Мария уже спокойно и ровно дышала во сне.

Тишина. Ее прерывала только мерная изматывающая капель, И вдруг Моркасл услышал голос.

Он был ясным, но негромким. Сначала фокусник решил, что ему кажется, но слова все звучали и звучали. Это был Доминик. Доминик, заточенный в одну из дальних камер. Он разговаривал сам с собой, и слова его сливались с мерной капелью:

– Я убью вас, уроды. Освобожусь и убью.

Глава 6

Утренний свет, пробиваясь сквозь узкие высокие окна тюрьмы, падал на печальное лицо Моркасла Удивительного. Глаза его были красными и тревожными из-за бессонницы и темной-темной ночи.

Долгие-долгие часы он сидел, закрыв уши руками, стараясь не пускать угрозы Доминика к своему разуму. Но они все звучали и звучали. Моркасл пытался обратиться мыслями к массе других вещей: карточным трюкам, зрителям, воспоминаниям о путешествиях, но в памяти вставала лишь Мария – нежная, беззащитная, испуганная, нуждающаяся в помощи. Но Моркасл знал, что глубоко внутри он был еще беззащитнее и слабее слепой женщины.

Деревянная кровать скрипнула, Мария повернулась. Она зевнула и потянулась.

– Наверное, уже утро, – сказала она, дотрагиваясь до ноги в том месте, куда падал солнечный луч.

Моркасл бросил на нее лихорадочный взгляд, встал и начал расхаживать по камере.

Опуская ноги на пол, Мария еще раз потянулась.

– Не скажу, что я отдохнула, – заметила она печально, – но хотя бы время прошло быстрее. А тебе удалось заснуть, Моркасл?

Маг поднялся. Он всю ночь молчал, поэтому голос показался чужим и скрипучим:

– Я был слишком занят ловлей блох. Мария встала с кровати и взбила жалкую подушку из сена.

– Ложись. Суд будет только вечером. Волшебник подошел к деревянному ложу, опустился на него и пробормотал:

– Всю ночь думал, как быть. Я убил бы Доминика голыми руками и прямо сейчас только для того, чтобы оказаться в моем вагончике и в своей постели.

Мария прижалась к нему, обняв худой рукой за плечи, поцеловала в горячечный лоб, как это сделала бы мать, и заставила лечь.

– Отдыхай. Ты будешь мне нужен сегодня вечером.

Моркасл повернулся на бок, пытаясь устроиться поудобнее, а Мария сняла с плеч его плащ и укрыла.

– Спокойного сна, – пожелала она, но он не слышал ее. Его уже унесли с собой тьма и сны.

***

Во сне ему привиделся человек с лицом отца и голосом матери. Лицо и голос говорили:

– Если я когда-нибудь поймаю тебя с этими книгами еще раз, то сам отведу в Совет, а потом буду продавать каштаны в день твоей казни.

Но Моркасл не послушался, он снова открывал волшебные книги, постигая описанные в них премудрости. Магические слова легко срывались с его губ, рисуя в воздухе темные линии, подобные каббалистическим символам с белых страниц. Линии росли и множились, пока не превратились в мрачный потолок лаборатории, своды которого напоминали своды камеры, в которой он сейчас находился. Высоко на одной из стен висело, нервно улыбаясь, окно, а язык зимнего солнца, просунувшийся в него, облизывал тайную лабораторию изнутри, касаясь столов и книг, реторт и папирусов, тайн и секретов, которые в них были заключены много веков назад.

Касались они и Моркасла, Волшебника.

Но однажды ночью, страшной ночью, солнце ворвалось в окно, как обжигающий поток, залив своим светом Моркасла, склонившегося над магической книгой. Перо в его руке было изящной женской ножкой, которую он обмакивал в банку черных чернил, чтобы царапать ее ногтями слова справа налево по белым страницам. Вдруг он замер.

Раздался шум, поэтому он и перестал писать.

Моркасл отложил манускрипт, и женская нога испуганно задрожала в его руке. Он посмотрел в окно и там увидел чьи-то глаза.

– Наверное, отец, – пробормотал он во сне, прекрасно сознавая, что Мария слышит его, – пришел продавать каштаны.