Карнавал короля Иеронима - [4]

— Этому проклятому капельмейстеру Рейхардту, который и без того у нас на примете, сносится с Пруссией, ненавидит французов. Таков и Тейкер… Кто знает, что открылось бы через это письмо! Это был бы удобный случай выдвинуться, да, кроме того, я получил бы свою долю из штрафной суммы. Ведь письмо было запечатано! Проклятая шавка!.. Где видели вы ее, Керштинг? Может быть, уцелел какой-нибудь клочок!..

— Да бросьте это дело, Штейнбах! Охота вам заниматься такими пустяками… Допивайте стакан, я принесу вам еще бутылочку.

— Такая рекомендация не в пользу молодого человека, — продолжал комиссар, — я буду иметь его в виду и доложу о нем своему начальству… Да, я непременно сделаю это!

— Я убежден, что вы ошибаетесь, — заметил с досадой Керштинг. — Насколько мне известно, молодому человеку дана была рекомендация к французскому посланнику барону де Рейнгарду, а вам померещилось Рейхардт. А с французским посланником вы не шутите, он здесь по назначению самого Наполеона. Можете попасть впросак и наделать себе лишних хлопот!.. Проверка паспортов также вас не касается, я сам представлю вид молодого человека в бюро, а вы молчите и пейте.

Керштинг не ошибся в расчете, вскоре комиссар окончательно забыл о занимавшем его деле, что случалось с ним при всякой выпивке. Речь его становилась все более и более бессвязной, наконец, он, шатаясь, поднялся с места и стал уверять хозяина, что сообщит ему нечто весьма важное и вернется опять к нему, как только припомнит, в чем дело.

III. Надежды на будущее

Герман не без труда достал из-под шкафа письмо, уже порядочно запыленное, и решил немедленно отнести его по назначению. Приятное сознание счастливо избегнутой опасности привело его в прежнее веселое настроение, он улыбался, припоминая комичную сцену с комиссарской шляпой.

Герман принадлежал к числу тех счастливых натур, у которых глубина ума уживается с легкомыслием здоровой и полной сил юности. Он много учился и обладал основательными знаниями, серьезно относился к принципам нравственности и общественной этики, но никогда не задумывался он над событиями повседневной жизни и, подобно большинству идеалистов, в некоторых случаях поступал не только неосторожно, но даже не умно.

Еще рано утром он не без волнения уложил свою студенческую дорожную одежду и теперь достал из кофра те вещи, которые считал нужными для предстоящего визита.

Лицо его, отражавшееся в зеркале, перед которым он завязывал свой белый галстук и поправлял бант, не отличалось правильностью, но могло казаться красивым, помимо прекрасных, выразительных карих глаз, благодаря свежему цвету лица и ряду ровных белых зубов. Полосатый жилет, короткие казимировые панталоны и сапоги с отворотами плотно облегали его высокую, стройную фигуру, которая при всей своей пропорциональности была слишком крупной, чтобы ее можно было назвать классической.

Герман, накинув широкополый зеленоватый фрак, прошелся по комнате, он чувствовал себя не совсем ловко в новом узком платье, со стороны могло показаться, что он держится слишком прямо и скованно, другие нашли бы его осанку немного горделивой. Он надел шляпу и вышел из дому. Чем ближе подходил он к церкви св. Мартина, тем более усиливалось у него впечатление, что он находится в заграничном городе. На многолюдных улицах только и слышался французский говор, беспрестанно попадались прохожие, которые по наружности, одежде и живости имели мало общего с местным немецким населением, из чего можно было заключить, какое огромное количество иностранцев потянулось в Кассель за французским двором. Везде виднелись новые лавки с французскими вывесками, а некоторые только готовились к открытию: тут была Marchande de modes et de nouveautés, там Traiteur или Cafetier, здесь Marchand de comestibles et liqueurs, Tailleur brevetè или Maitre de langue fraincaise.

Наконец после долгих поисков Герману удалось отыскать квартиру капельмейстера Рейхардта. Поднявшись по лестнице, он увидел через открытую дверь богато убранную комнату, где женщина, занимавшаяся стиранием пыли, заявила ему, что господин капельмейстер отправился в театр на репетицию. Герман сказал, что зайдет еще раз после обеда, и просил передать письмо хозяину дома.

Он отправился бродить по улицам, теперь ничто не отвлекало его внимания и не мешало любоваться прелестным расположением города или причудливыми очертаниями гор и долин. На каждом шагу перед ним открывался новый, еще более привлекательный ландшафт. Над холмистой низменностью виднелись деревни, полузакрытые лесом, от которых тянулась длинная полоса полей, примыкавших с одной стороны к обширным лугам, с другой — к парку Ауэ, раскинувшемуся вдоль берегов Фульды. Группы могучих деревьев и бесконечные аллеи представляли издали сплошную массу зелени, и только террасы фруктовых деревьев, гряды овощей и цветочные клумбы спускались до низкой стены, отделявшей общественный сад от улицы.

Здесь долго прогуливался Герман, он находился в каком-то восторженном состоянии, окружавшая его очаровательная природа действовала на его воображение, перед ним рисовались самые фантастические образы. Пение, услышанное им из окна соседнего дома, и стройная фигура девушки, которая неожиданно появилась на балконе среди цветущих растений, пробудили в его сердце целый мир юношеских желаний и надежд. Он мечтал о любви, почестях и богатстве, этих наиболее сильных стимулах всякого общества. До сих пор все это мало занимало его, он жил в уединении, среди своих научных занятий, но теперь эти мечты будоражили его душу, хотя в неясных формах, так как представляли резкое противоречие с его прежними взглядами на свет и людей.