Карнавал короля Иеронима - [149]

Гейстер узнал в удалявшемся кавалере барона Барраля, одного из камергеров короля, который, по слухам, очень гордился своим сходством с Вольтером и даже старался подражать его привычкам. Между тем Лина очнулась и с удивлением взглянула на незнакомую женщину, стоявшую перед ней на коленях, в костюме пастушки, с розовым рантом на груди, на котором были напечатаны слова: «Vive joie!» Но она едва успела поблагодарить ее, как вошла хозяйка дома, баронесса Бушпорн, которую Барраль уведомил о случившемся. За ней следовал слуга с десертом. Она с участием спросила о здоровьи Лины и заставила ее выпить немного вина.

Лина ответила, что чувствует себя лучше и выразила желание скорее уехать домой.

— Моя карета к вашим услугам, — сказала баронесса. — Я не смею удерживать вас, хотя мне очень жаль, что вы так рано уезжаете с нашего вечера…

С этими словами она проводила Лину другим ходом до дверей передней и, пожелав ей спокойной ночи, простилась с ней.

X. Супружеская ссора

Лина прижалась в углу кареты и сделала вид, что дремлет, из боязни, чтобы муж не заговорил с нею. Она чувствовала сильную усталость и с тоской думала о предстоящем объяснении. Между тем карета быстро катилась по ровному шоссе, мимо ворот Ауэ и старого замка, к рынку Altstadter, у которого была их квартира.

Когда они вошли в дом, Лина разделась с помощью горничной и послала ее спать, но едва закрылась за ней дверь, она с громким рыданием бросилась на диван.

Гейстер, зная, что Лина недовольна им, ожидал от нее упреков, но ее слезы окончательно смутили его, он не мог понять причины их и со страхом смотрел на нее. Когда рыдания ее немного затихли, он наклонился к ней и, взяв за руку, спросил с участием:

— Что с тобой, Лина?

— Вспомни, как ты вел себя относительно меня… Ты изменил мне… унизил…

Она не договорила и опять залилась горькими слезами.

— Я изменил тебе, Каролина? — спросил с удивлением Гейстер.

— Ты даже не сознаешь этого! — сказала она, приподнимаясь с дивана.

— Объясни по крайней мере, в чем дело. Вероятно, король сказал тебе что-нибудь неприятное или сделал какое-нибудь неприличное предложение…

— Ну разумеется! — воскликнула она с раздражением. — Ты говоришь это своим ледяным голосом, как будто, так и следует. Я была возмущена до глубины души и отошла от короля, а ты взял меня за руку и насильно подвел к нему, как будто я совершила преступление и должна извиниться перед ним. О Боже! Могла ли я ожидать такого унижения!..

— Моя милая, дорогая Лина, все это сильно преувеличено! Твое негодование было вполне законно и, как мне показалось, ты резко отвечала ему. Но затем ты убежала от короля и оставила его одного! Этим ты нарушила все приличия, светские и придворные обычаи; и я должен был как-нибудь загладить твою оплошность.

— Придворные обычаи! — она принужденно рассмеялась. — Скажи лучше придворную безнравственность!

— Пойми, Лина, что мы должны признавать существующие обычаи и приличия! Во всяком случае король и по своему сану…

— Да король! — прервала она его с нетерпением. — Когда король оскорбляет честь порядочной женщины, то ее единственное убежище — муж, если не в качестве судьи, то защитника! Неужели безнравственность короля считается более священной, нежели супружество и добродетель женщины! Людвиг, я перестаю понимать тебя!..

— Ты называешь меня своим защитником, Лина! Но сделай одолжение, сообрази, что я мог сделать в качестве твоего рыцаря и защитника. Поспешить к тебе на помощь, дать пощечину Иерониму и вызвать его на дуэль! Не так ли? Рассуждай как добрая и благоразумная женщина. Разве я не поспешил выручить тебя?.. О безнравственности этого человека и говорить нечего, я вполне понимаю твое негодование и сочувствую ему! Но мне пришлось бы защищать тебя, против тебя самой, Лина… Порядочная женщина в этих случаях не должна отступать от приличий — иначе она складывает оружие или сама себя побивает им…

— Ты умен, как всегда, Людвиг, и тебя не переспоришь! Изволь! Я сознаю, что погрешила против приличий и придворного этикета, хотя, с другой стороны, не считаю особенной бедой, если бы сказали, что я не умею вести себя в обществе! Но что могли они подумать, когда я подвела тебя к королю, благодаря твоей рассудительности, которую он даже не в состоянии оценить? Этот отвратительный Иероним позволил себе сказать, что я прекрасно исполняю роль добродетельной женщины старых времен! Я играю комедию!.. Да простит тебя Бог, Людвиг! Ты нанес неизлечимую рану моему сердцу…

Она закрыла лицо руками и заплакала.

Гейстер стоял перед ней в грустном раздумье. Он хотел только загладить оплошность Лины в глазах целого общества; и поэтому находил, что его поведение не заслуживает такого строгого порицания. С другой стороны, если негодование Лины и казалось ему преувеличенным, то он невольно сочувствовал ему и понимал, насколько ее благородное сердце было возмущено и унижено предложением короля. Но разве он мог быть ответственным за это и предвидеть, что его доброе намерение будет истолковано таким несправедливым образом!

Люди с такой болезненной впечатлительностью, как Гейстер, легко теряют терпение и приходят в раздражение. Мысли путались в его голове. «Существуют же такие выродки человеческого рода, — думал он, — которые не понимают нравственного чувства честной женщины! Быть может, Лина права, и свет объяснит по-своему, что я заставил ее вернуться к королю. Скажут, что Красавица жена в связи с королем, а будущее повышение мужа — цена ее падения»…