Карлуша - [10]

– Это чего? Лягушку поймал?

Я ему несу показать:

– Да, пап, погляди какая!

– Да ну еще, уйди ты с ней! – говорит, а сам нехотя морщась, одновременно улыбается.

Смешно я смотрелся с лягушкой в руках.

– Иди, иди, покажи папе! – подтрунивала над отцом мать.

– Пап! Да ты посмотри какая красивая! Зеленая! Это же «Царевна-Лягушка»! Как в сказке! – видя поддержку со стороны матери, я вдохновлялся на то, чтобы поближе показать отцу зеленую «Царевну».

– Да уйди ты с ней! – переходил на смех отец, нервно ерзая на скамейке.

А лягушка, находясь в моих ладошках, вовсю шевелила лапами пытаясь освободиться.

Но то лягушка, а здесь целый тритон! Да еще какой! На следующий день тритон несколько похудел. Это была самка. Голова как лапоть, на самом деле немного как бы приплюснутая, с закругленной мордой, а ближе к ноздрям шла как будто бы бугром. Почти как у гадюки Габона. Именно ее-то я и увидел в сети. В длину, вместе с хвостом, она была шестнадцать сантиметров. Скорее всего, это была самка большого гребенчатого тритона. Так вот на следующий день я кинул ей жирного земляного червяка. Один удар челюстями и червяк в ее пасти. Заглотив таким образом пару приличных червей, растолстевшая самка тритона улеглась на дно банки и затихла, переваривая пищу. По отъезду из деревни, естественно, захватив ее, я увозил с собой и то первое впечатление от встречи с ней, которое осталось у меня навсегда. Ну а дома поселил ее в аквариуме, где лишь часть дна было наполнено водой. Большую часть времени самка тритона проводила на суше. И лишь изредка входила в воду. Питалась небольшими кусочками мяса. Нет-нет, да и червей ей подбрасывал. Вот отец не любил земноводных тварей. Ну не нравились они ему.

– Да ну их, противные! – говорил он, но никогда не убивал их.

Ну противные, для него, разумеется, ну и ладно, ну так и пусть себе живут. А не мерзостен ли тот человек, если его так можно назвать, который, если они ему так противны, безнаказанно убивает их, да порою еще и кичится этим своим, так сказать, «подвигом». А вот отец, как ни противна она ему была, спас ей жизнь. По своему разгильдяйству, а это более никак не назвать, я как-то оставил аквариум открытым. Надо сказать, что эти твари «по вертикали стекла пешком ходят»! Бабушка потом рассказывала, что ранним утром отец, ругаясь, тихонько заходит в комнату, и из газеты что-то вытряхивает в аквариум. Лишь днем стало известно, что произошло. Бабушка спросила отца, что это ты, мол, сегодня в аквариум-то вытряхивал из газеты.

– Да ну, еще, – фыркнул отец, глядя, на с иронией улыбающуюся ему бабушку, – развел скотину.

Это он про меня. Оказывается, моя прекрасная самочка тритона выползла из аквариума, поднявшись по вертикали его угла и преспокойненько решила прогуляться по квартире. Чем эта «прогулка» могла закончиться, абсолютно ясно. Ее гибелью, она просто бы засохла, и моей истерикой по поводу ее пропажи. Хорошо, что она выползла прямо на моего папку. Он, конечно, тоже сначала немного понервничал, но, успокоившись, понял, что она ему ничего дурного не сделает и принял единственное правильное решение, а именно взял газету, потихоньку загнал ее на нее и отнес восвояси.

Бабушка тоже кормила ее кусочками мяса. Причем брала самочка из ее рук. А что такого? Привыкла! Имеется в виду моя бабушка.

– Ну, что? Ну давай, давай, кушай, – говорила ласково бабушка, держа кусочек мяса пальцами до тех пор, пока самка тритона не схватит его.

Долго она у меня прожила, как уж на роду видать ее было написано. Аж целых восемь лет. Всегда радовала меня. А когда я был уже в Советской Армии, то без меня было принято решение отпустить ее на волю. Тому была своя причина. Не дождалась меня. А как говорили мне родители потом, что, оказавшись на воле, она аж побелела от страха. Не знаю, насколько это правда, не ведаю. Знаю лишь одно, что это ее «освобождение» стало последним днем ее жизни на Земле.

Страшная тварь

Чего не водится в прудах, то непременно водится в лужах. Жаль, что многие не понимают это. Стоячие, невысыхающие, долгие лужи являются своеобразными водоемами. По полметра воды может быть в них. Да и это еще не пределы. Что, не раздолье для всякой живности? Как найдет туча, окрашивая воду в водоемах холодным свинцовым цветом, потемнеет все в округе, и вода в лужах так же темнеет. Неприглядными становятся они, холодными. А пройдет дождь, а то и ливень, уйдет туча, открывая Солнце и вновь тепло и ясно!

Как-то шел я по тропинке мимо такой лужи. Только по краю колеи были они буквально наполнены глиняной жижей. Далее начиналась чистая вода. Так вот иду я мимо этой самой жижи цветом толокна, и такой же густой, и, как бы невзначай наблюдаю картину. Хвост пиявки частично вылез из этой «каши» и елозит то в одну, то в другую сторону. «Ну», думаю, «застряла пиявка, ну выберется. Не в таких «кашах» обитает.» Уже мимо прошел, но мысли не покидали. – «Чего она застряла-то? Не может быть. Да и хвостом как-то странно шевелит. Так себя пиявки не ведут. Уж больно как-то хвост по этой «каше» елозит. Что-то это странно.» Остановился, пригляделся. И хвост-то торчит с четверть спички! И тут заметил я то, что заставило меня присмотреться к этому хвосту внимательнее. Буквально в полутора сантиметрах от извивающегося хвоста я увидел еле-еле заметные появляющиеся и исчезающие следы, как будто что-то крайне тонкое нет-нет, да и пройдется по этой каше, оставляя еле заметный след. Причем, одновременно появлялись и исчезали два следа! «Усики!» – молнией пролетело у меня в голове, – «Но разве у пиявок бывают усики? Конечно, нет! Тогда, что же спряталось в этой каше?»