Карлица - [11]

— Слушай, Димитрий, собачий ты хрен, я не боюсь ничего, понимай? Зачем ты мой адвокат? Много платят? Я хочу, хочу, чтобы меня депортировали.

Абдулла приблизился к адвокату, схватил его за лацканы пиджака, поднял из кресла и несколько раз встряхнул.

— Господин Абдулла, так нельзя обращаться со своим адвокатом, — быстро проговорил не на шутку испугавшийся адвокат. — Если вы хотите получить лечение в психиатрической больнице, то можете мне сказать об этом напрямую. Я отвечу на все ваши вопросы. Мне платят жалкие центы за ведение вашего дела. Но, признаюсь, быть вашим адвокатом — это очень престижно, и это может улучшить мои заработки со временем, — адвокат шаг за шагом ретировался задом к двери. — Ввиду вашего возбуждённого состояния я вынужден на этом закончить нашу первую беседу. Вы можете мне доверять: никто ни о чём не узнает. У нас есть с вами общие интересы, не правда ли? — сказал он напоследок, покидая комнату отдыха и поправляя галстук.

VII

Режин разбудила храпящего Мохаммеда:

— Выслушай меня. Я намереваюсь публично простить того чеченца с ножом. Это будет акт великодушия, трюк, который так ценится избирателями. Я создам комитет из представителей трёх основных религий, смешаю больное тепличное христианство с дикорастущим исламом, всё украшу декоративными кактусами иудаизма (Мохаммед сморщился и сделал недовольную гримасу), ну, так и быть, обойдёмся без евреев, в центре оранжереи будет бить неприхотливый фонтанчик буддизма. Так я создам новую религию терпимости, это ведь неисчерпаемый колодец, я заткну всем моим насмешникам рот, я заставлю их забыть, кто они и откуда взялись, я им всем дам понять, что они ниже меня… Ты, конечно, не сможешь это понять и оценить, — продолжала Режин, не замечая, что Мохаммед вновь погрузился в тяжёлую, липкую утреннюю дрёму. — Я до сих пор не проиграла ни одних телевизионных дебатов. Это ведь настоящее искусство, похожее на скачки с препятствиями. Одна неверная фраза в прямом эфире — и ты летишь с лошади в колючие кусты. Я никогда не отвечаю прямо на заданный вопрос. Мой самый отточенный приём — усыпить противника дружеским жестом, а потом хлестнуть наотмашь по его расслабленному коровьему крупу. Я могу это проделать несколько раз кряду, пока мой оппонент не выйдет из себя и не потеряет самообладание. И тогда я пускаю ему кровь, я становлюсь как одержимая, я слышу возгласы ободрения и аплодисменты сидящей возле телевизора публики. Я никогда не теряю контроль над собой, я хладнокровна в самые опасные моменты. А моё аргументирование, перечисление по многочисленным пунктам! Мой уверенный голос с хорошо поставленной дикцией (завтра опять к логопеду), мой невозмутимый взгляд, устремлённый в камеру! Уже предвосхищая победу, я вызываю из своей цепкой памяти заранее заготовленное заключительное слово… — Режин вновь толкнула в бок закатившегося бисерным храпом Мохаммеда.

Мохаммед проснулся окончательно и зашлёпал босиком, огромными чёрными ступнями, по паркету спальни, потом ещё более отчётливыми шлепками — по белому мраморному полу.

— Эй, слышишь меня? Мойся недолго, мне нужно, чтобы ты отнёс и искупал меня в ванне, — донёсся до Мохаммеда визгливый голосок Режин, который был тут же заглушён пущенной из крана сильной струёй воды.

После купания Мохаммед отнёс завёрнутое в полотенце, младенчески беззащитное тельце своей повелительницы обратно в постель. Там же и позавтракали. Режин давала распоряжения по телефону Жан-Пьеру. Тот должен был назначить встречу с чеченцем в тюрьме, обработать его психологически и предложить взамен на освобождение из тюрьмы сотрудничество в деле интеграции многотысячной и постоянно растущей группы мигрантов — выходцев с Кавказа. Мохаммед слышал часто повторяющиеся слова: тактика и стратегия, ключевая фигура, надёжная избирательная база, — и его скрытое восхищение своей любовницей росло, переполняло его. Надо будет снова заговорить с Режин о переводе его кафе в центре Брюсселя на бюджетное финансирование по статье культурно-просветительской деятельности. Да, крошка Режин, как строго она придерживается расписания, как негодует она, когда он задерживается в туалете… А эта её любовь к детям-калекам, к старикам и слабым инвалидам… В Африке она пыталась взять на руки этого безногого малыша с глазами, облепленными мухами… Помешана на своей работе, целыми вечерами сидит истуканом за письменным столом; кажется, ещё чуть-чуть — и свалится с высокого стула от усталости… не переубедить ни в чём, даже в мелочах; а с каким упорством она выскребает ложечкой остатки соевого йогурта…

Между тем Жан-Пьер положил телефонную трубку и выругался всеми известными ему ругательствами, а именно — двумя: «проклятый бог» и «дерьмовая дырка». Три дня назад его любовник, впавший в депрессию, покончил с собой, а тут ещё это унизительное, идиотское поручение карлицы — нетрудно выйти из себя. Впрочем, раздражение всегда шло на пользу его служебному рвению. Он тут же набрал номер директора тюрьмы, чтобы организовать встречу с чеченцем. То, что он услышал по телефону, заставило его с облегчением опуститься в рядом стоящее кресло и захлопать губами на выдохе.