Карл XII, или Пять пуль для короля - [182]

Возникает законный вопрос: каким возвратился Карл XII? Остался ли он верен своим принципам или Полтава и жизнь в Турции поломали его и наложили на него отпечаток, который мы называем «жизненным опытом»? Сделал ли он какие-либо выводы за эти пять долгих лет, как это происходит с большинством людей его возраста? Или он остался прежним Карлом, честным и благородным рыцарем, упрямым и бескомпромиссным правителем, отважным и тщеславным воином, для которого война не была связана с территориальными приобретениями, а означала прежде всего средство для достижения славы?

— Счастье может изменить, — сказал он в описываемый здесь период одному из своих приближенных, — ибо над ним мы не властны; но нельзя перестать оставаться честным человеком.

Пожалуй, этим многое сказано — возможно, всё. В соответствии с человеческой психологией Карл XII после Нарвы должен был измениться и стать не тем человеком, которым он был под Копенгагеном или в начале русского похода. События под Полтавой и Турция — эта своеобразная клетка для льва — должны были самым серьезным образом повлиять на его мировоззрение, изменить жизненные установки, внести коррективы и поправки в планы на будущее. Одним из доказательств этого является, как мы указали выше, его реальная программа действий, составленная для шведских дипломатов. Но в остальном с Карлом вроде бы ничего не произошло. Ни малейшего намека на уныние и грусть, никаких признаков плохого настроения и раздражительности после тяжелых пятнадцати лет отсутствия на родине. Никаких уступок внешним обстоятельствам, никаких измен своим принципам. Правда, он с годами слегка располнел и утратил былую гибкость в членах, когда он на полном скаку мог подобрать с земли перчатку, но это был все тот же неутомимый и деятельный каролинский солдат.

Такую оценку духовному и физическому состоянию Карла XII в целом дают почти все, кто видел его и общался с ним при осаде Штральзунда, в Лунде или во время норвежских походов. Более вдумчивые и внимательные, правда, все-таки отмечали некоторые или незначительные изменения в поведении короля. Что же это за изменения, помимо чисто внешнего вида?

Его робость и замкнутость несколько уменьшились. Иногда он мог пуститься в продолжительные и подробные рассуждения по политическим и военным вопросам или своих собственных действий в прошлом (правда, он позволял себе это наедине с каким-либо близким и доверенным лицом, но раньше ведь и того не было!). В Штральзунде и после него у короля стало появляться время на чисто теоретические занятия, в частности, он охотно, глубоко и со знанием дела продолжил свой диалог с архитектором Тессином, установил контакт с математиком Пульхемом и философом, математиком и механиком Сведенборгом, а однажды чуть не ввязался в заочную полемику с одним немецким философом. У короля несколько смягчился характер, он стал более снисходительным к человеческим слабостям и ошибкам своих подчиненных. Отпечаток высокого умственного спокойствия и гармонии стал явно заметен в его поведении. Те, кто встречался с королем в последние его годы, находили его более интересным и глубоким, чем в юном возрасте. Возможно, все это и объясняется возрастом: ведь к этому времени он достиг уже 33 лет — для XVIII века возраст зрелый и солидный. Какими бы причинами ни были обусловлены эти изменения в духовном облике короля, они, несомненно, делают ему честь как человеку.

Французский посол, встречавшийся с Карлом XII в Штральзунде, писал в Париж: «Король Швеции, как вы знаете, высок ростом и обладает фигурой, которая могла бы служить натурой для искусного скульптора. Его лицо очаровывает намного сильнее, нежели его портреты; его глаза очень мягкие, а манеры его поведения и того мягче. Ему нравится дарить подарки, но он не любит, чтобы его за это благодарили».

Но за внешней мягкостью и невозмутимостью скрывались вулканические страсти. Английский историк Р. Хэттон приводит следующий эпизод: в 1717 году король якобы пришел в ярость от своего портрета, сделанного известным художником Давидом Крафтом, на глазах у мастера исполосовал ножом полотно и заставил начать всю работу сызнова. Причина? С полотна на Карла смотрел не благодушный и спокойный монарх, а измученный внутренней борьбой человек, воплощение самой жестокости и бесчеловечности. Портрет, слишком точно обнаживший внутреннее состояние короля, никому нельзя было показывать. Судя по всему, внешний вид Карла сильно отличался от того описания, который составил британский дипломат Т. Уэнтворт в 1707 году в Альтранштедте[232].

Дипломатические средства борьбы были теперь самыми важными для Карла XII. И хотя в отношении дипломатии в короле, как мы уже упоминали, произошла определенная метаморфоза, но настоящим дипломатом он стать так и не смог. Приемы и методы дипломатии вызывали у него если не отвращение, то во всяком случае откровенное неприятие. Во многих вещах он по-прежнему оставался прямым, непреклонным, бескомпромиссным. Уже упомянутый выше Аксель Лёвен в своих воспоминаниях о короле приводит его высказывание на эту тему: «Имеют ли государи право совершать поступки, которые для обычных людей считаются позорными? Я на это не способен, даже если на карту будут поставлены десять королевских корон; и если я даже завоюю сотни городов, я не сделаю так, как это сделал король Пруссии, завладевший Штеттином и Нижней Померанией; или когда он с той же несправедливостью, чтобы удержать несправедливо захваченное, открыто перешел в стан моих врагов. Короли требуют от своих подданных честности, а сами они существуют для того, чтобы способствовать справедливости на земле. Не должны ли они и сами быть справедливыми? И как они могут, одни среди всех, располагать свободой и поступать по своему усмотрению?»