Карл Великий - [32]

– Клянусь в том Господом нашим Иисусом Христом, – перебил его Хруотланд.

– …то я не вижу препятствий к тому, чтобы этот брак состоялся, – закончил фразу Ранульф. – Во всяком случае, Хруотланд может хоть сейчас отправляться в Ле-Ман и забрать дочку Двельфа из монастыря. Она пребывает там по решению епископа Герена и графа Фордуора. Кларинга еще молода и нуждается в опеке, и досточтимые сеньоры, разумеется с моего согласия, сочли, что так будет лучше.

Змеиная улыбка тронула губы Ганелона, когда он, напряженно вслушиваясь в речь барона, всмотрелся в его глаза. Смешавшись, в них горели насмешка и… торжество.

После такого ответа нетрудно было предугадать решение сейма. Бертрада поддержала барона, и Карл, согласившись, отложил решение вопроса на год.

Ранульф удалялся с гордо поднятой головой, провожаемый хоть и редкими, но одобрительными криками. Впрочем, большинство владетельных сеньоров так и остались в недоумении от происшедшего и, поворачиваясь друг к другу, крутили пальцами у висков.

Случившееся настолько ошарашило других спорщиков, что большую часть вопросов удалось решить уже к концу дня.

Сейм заканчивался вполне мирно, и никто из присутствующих не мог предполагать, что уже через два года эфемерный мир развалится, треснет, как пустой бочонок под ударом кузнечного молота, и франки будут ввергнуты в многолетнюю череду войн и полностью оправдают поговорку: «Имей франка другом, но не имей соседом».

2

Карл вернулся в Дюрен, а оставшаяся в Вормсе Бертрада собиралась в дорогу. Официально она ехала к королю лангобардов Дезидерию, сватать его младшую дочь за Карла. О действительных ее намерениях знал только Эгельхарт, но помалкивал.

Королеве-матери казалось, что она нашла прекрасное решение всех вопросов. Союз четырех правителей Западной Европы: блистательного Тассилона Баварского, ломбардского короля Дезидерия, а главное, примирение двух правителей франков, двух братьев Карла и Карломана, одновременно всех вместе объединенных кровными узами, радушием, взаимными договорами и вдохновляемых одной королевой Бертрадой, – вот что являлось основной целью ее поездки.

Карл не являлся к этому препятствием.

После жарких споров и пререканий с матерью он, как обычно, уступил и на предложение о брачном союзе с принцессой Ломбардии – молоденькой девицей королевской крови – ответил согласием.

Это решение, несмотря на видимое внешнее сопротивление Бертраде, далось ему без особого труда. Очевидно, тот предшествующий более полугода назад разговор сыграл свою роль. Внутренне Карл был готов к расставанию с Химильтрудой, тем более что за этот срок у него появилось несколько новых пассий и в Колонии Агриппине, и в окрестностях Прюма, и в самом Дюрене.

Он только оговорил с Бертрадой, что маленький Пипин-горбун останется с ним. Королева-мать по некотором размышлении согласилась с этим, решив, что, находясь под рукой, растущий Пипиненок будет представлять меньшую угрозу государству, нежели живя с матерью в отдаленном монастыре.

Правда, в конце разговора раздосадованный собственной уступчивостью Карл рявкнул:

– Если эта ломбардская жеманница все же окажется уродиной, я отправлю ее к отцу пешком. Так и знай, мама. Пешком через Альпы.

О том, что вместе с этим браком королева-мать фактически предлагала новую политику, которая шла вразрез со всем тем, что делал Пипин, Бертрада предпочла умолчать.

Впрочем, мотивы поступков королевы были очевидны: предотвратить конфликт между сыновьями, а следовательно, между франками. Упрямый Карл не мог простить Карломану случай с Аквитанией, в глубине души считая, что его братец приложил руку к восстанию Гунольда, а также то, что по решению отца лучшие земли достались Карломану.

Инстинктивно Бертрада понимала: случись война, неуклюжий, прямолинейный Карл победит утонченного братца, хоть и ловкого интригана. В то же время культурная супруга могла бы образумить неотесанного короля франков.

Отъезду Бертрады предшествовал другой – отъезд Химильтруды в монастырь.

Согласившийся на это Карл мог предполагать, но никак не ожидал, сколь тяжело произойдет расставание. Химильтруда валялась в ногах и то умоляла и кричала о своей любви к нему, то проклинала Карла, а узнав, что сына Карл оставляет у себя, просто обезумела.

– Ты не любишь его! – кричала она. – Ты не можешь его любить, если лишаешь матери. Зачем он тебе?

Сердце Карла бешено колотилось, внутренне он готов был на все: зацеловать Химильтруду до смерти, затащить в постель – так мучительно, до боли ему сейчас хотелось ее тела; убить, лишь бы она перестала надрывать ему душу своими криками.

Окаменевший, с отсутствующим взором, плохо слушающимися губами, Карл только и смог сказать:

– Все решено. Сын останется у меня. Он может в будущем представлять угрозу королевству, если не будет при мне.

– Карл, взгляни на него! Неужели этот несчастный ребенок представляет для тебя угрозу?! Оставь мне сына, и я уйду куда прикажешь! Ты лишаешь его матери, и он не будет тебя любить! Он не принесет тебе счастья, Карл, и станет проклинать тебя всю жизнь! Так же, как и я, Карл! Так же, как и я! Проклинать и ненавидеть тебя! Ненавидеть! Оставь мне сына!