Карл Великий - [102]

Увы, его предсказания сбылись. Начало похода получилось успешным. Три армии франков под началом Каролинга, Пипина и Людовика и под общим руководством Карла вступили в пределы каганата, и, узнав об их приближении, авары оставили свои укрепления в Венском лесу, бежали до самого впадения Рабы в Данубий, преследуемые по пятам, оставляя обозы, становящиеся добычей преследователей. Но в сентябре внезапный мор и падеж лошадей остановил франков, и нужно было возвращаться назад, в Регенсбург. Правда, в октябре и ноябре посланный в Беневент Пипин успешно там сражался и присоединил к владениям франков Истрию, но, вспоминая неудачный конец похода на аваров, вспоминая о том, как многим и весьма доблестным воинам приходилось плестись пешком по берегу Данубия, как от холодных осенних дождей простужались одна за другой Хруотруда, Берта и Гизела, которые никак не захотели остаться при мачехе Фастраде в Вармации и отправились в аварский поход вместе с отцом, как, наконец, околел любимейший конь Карла – буланый длинногривый Гербиствальд – король впадал в уныние и без привычного веселья встречал в Регенсбурге Рождество.

Правда, вскоре туда приехала Фастрада и развлекла мужа рассказом о своей поездке в Ахен и свиданиях с Химильтрудой. То, с какой сердечной теплотой королева отзывалась о его бывшей жене и недавней любовнице, поразило и приятно потешило Карла, и Фастрада вмиг стала милее в его подобревших глазах. Правда, когда королева столь же тепло стала отзываться о Пипинегорбуне, Карл озадачился:

– Неужто этот угрюмый и глупый урод тебе понравился?!

– Ну-у… – Фастрада лукаво улыбнулась, – Конечно, я не в восторге от его внешности и манер, и этот его тяжелый взгляд до сих пор комом стоит у меня в животе. Но, согласись, Карл, что судьба ему досталась не медовая. С чего ему было сделаться веселым и обаятельным? Мне искренне жаль его.

– Скажи, коль уж вы беседовали с ним, как ты говоришь, по душам, он таит на меня обиду, злобу?

– Ну, как тебе сказать… Конечно, таит. Но, мне кажется, только обиду. Не злобу. Хотя…

– Что ты замолкла? Договаривай.

– Не знаю, боюсь оказаться неправой…

– Говори!

– Мне показалось, что, если бы кто-нибудь начал сбивать его с панталыку, этот горбунок мог бы оказаться козырем в политической интриге. Но это невозможно.

– Почему?

– Химильтруда не допустит. Она слишком любит тебя и грезит о величии франков.

– Фастрада! Лучше тебя никого нет!

– Почему ты вдруг?..

– Ну кто бы мог подумать, что из твоих уст будут сыпаться подобные слова в адрес Химильтруды!

Мысль, высказанная Фастрадой о том, что Химильтрудин Пипин мог бы оказаться фигурой в чьем-то заговоре, запала в душу Карла. Ведь он привык думать о горбуне как о мелком ничтожестве, способном лишь смотреть исподлобья угрюмым взором, а горбун между тем уже взрослый мужчина, и попади он в ловкие руки какого-нибудь пройдохи… Впрочем, подготовка к новому походу на аваров не давала королю возможности подолгу останавливаться на размышлениях о Пипине, ибо забот было много. Под гнетом дурных пророчеств на этот год Карл все время пребывал в некотором раздражении, что для его веселой натуры было несвойственно и непривычно. С утра он начинал сердиться на скверные регенсбургские купальни – негде поплавать, как следует расслабившись. Почему-то тотчас вспоминался ущербленный зуб Ифы, будто не от бивня, а от души Карла отломили острие. Мелькала неприятная мысль о горбатом Пипине, который вдруг да окажется способным нанести укол исподтишка. Приступая к очередным делам, Карл, как никогда раньше, замечал, что все или вообще не клеится, или клеится с превеликим трудом. Согласно его капитулярия о поместьях, жеребцы должны были присылаться ко двору короля не позднее праздника Мартина-зимнего, но раньше, даже если кто-то из управляющих и не поспевал к обозначенному сроку, Карл не особенно взыскивал за это; на сей же раз он строжайшим образом проследил за выполнением капитулярия и жестоко наказал всех нерасторопных. Каждого управляющего из тех, кто не успел сдать коней к празднику Святого Мартина, он не просто снял с должности, но и приказал всыпать им по тридцать плетей.

Раздражало Карла и то, что он никак не мог найти достойную замену Гербиствальду.

Любимый конь был подарен ему шесть лет назад Видукиндом, когда тот приезжал в Аттиниак принимать святое крещение. Торжественное воспоминание! Конь являл собою животное воплощение победы над саксами, это был конь-радость, на нем Карл ездил в Италию усмирять Арихиса, на нем покорял Баварию, на нем ходил противу веталабов, на нем путешествовал по своим владениям. Огромный, рыжий, с желтым хвостом и желтой гривой, он, оправдывая свое имя, и впрямь был похож на осенний лес. Горюя о коне, Карл надумал переименовать ноябрь – а именно в этом месяце конь околел – в гербистманот, то бишь месяц осени. Мысль о переименовании месяцев года ему понравилась. С какой стати франки, коим сейчас нет равных в мире, должны называть месяцы по-римски? Ведь слава римлян миновала! Алкуин, приехавший в Регенсбург к Рождеству, поначалу рассмеялся, а потом сказал:

– А что, это поступок, достойный великого завоевателя и творца новой империи.