Карл Радек и германская революция - [8]

Для него этот вопрос был связан не столько с судьбами мировой революции, сколько с его собственной политической судьбой. Над ним дамокловым мечом висело обвинение в «капитулянтстве» в дни российского Октября. Троцкий оставался для Зиновьева главным политическим оппонентом, однако его беспокоило и становившееся все более заметным лидерство Сталина в «тройке». Заявление 46-ти было осуждено Пленумом ЦК и ЦКК, состоявшимся 25-27 октября, буквально через несколько дней после отъезда двух ведущих «троцкистов» в Германию. Сам Троцкий внезапно заболел и не смог присутствовать на Пленуме, что облегчило принятие направленных против него резолюций.

Не имея информации о решениях Пленума, Пятаков из Берлина пытался увещевать Сталина: «Если Вы будете драться, то мы бросим работу здесь (это не угроза, а вывод из того, что при таких условиях наша работа здесь бессмысленна)»33 . Ультиматум проигравших вряд ли мог оказать какое-либо воздействие на логику внутрипартийного конфликта. Сталин явно передергивал факты, когда сообщал «четверке» 8 ноября, что совместная работа с Троцким постепенно налаживается. В борьбе за власть, фактически за место Ленина в партийной иерархии, не могло быть компромиссов.

После Пленума пребывание сторонников Троцкого за рубежом потеряло смысл. В течение ноября Сталин неоднократно обращался к Пятакову с просьбой вернуться «за продолжение работы в Германии у Вас остались только аргументы от чести». В своих письмах он намекал на возможность предоставления Пятакову поста председателя ВСНХ, а 22 ноября Политбюро приняло решение назначить его председателем Управления госпромышленности.

Остававшиеся в Берлине оппозиционеры не реагировали на заманчивые предложения. Для них было слишком очевидным, что бесславное возвращение с передовой мировой революции рано или поздно «выстрелит» против них. Работа «четверки» осложнялась внутренними коллизиями. Полномочия приехавшего вместо Куйбышева Шмидта не признавались Радеком и Пятаковым, так как они не без оснований чувствовали, что тот наделен особыми полномочиями. Сталин настаивал: «Почему не доверяете Ваське… Ничего, кроме ужимок партийных аристократов, я в этом не вижу»34 . Политбюро дважды подтверждало полномочия бездействовавшего в Берлине Шмидта, прежде чем он был допущен к работе «четверки». Свои доклады Шмидт направлял только Сталину и Зиновьеву.

Политическая ситуация в Германии не оставляла никаких шансов для нового выступления, и «четверке» пришлось ограничиться внутрипартийными делами. ЦК КПГ был не готов к запрету партии и переходу ее на нелегальное положение - «верхушка вполне растерялась и нам с Арвидом (псевдоним Пятакова. -А.В.) приходится буквально ударами прикладов приводить ее в порядок», - доносил Радек в Москву в первых числах ноября.

Его, равно как и руководителей КПГ, не менее Зиновьева волновал вопрос «вины» за несостоявшееся выступление. Дезавуировать Брандлера означало подорвать собственные позиции, хотя ни для кого не было секретом, что «вся верхушка (КПГ. -А.В.), без исключения, не верит в победу вооруженного восстания»35 . Пытаясь найти наименее болезненный выход, Радек объявил, что осенью 1923 года фашизм победил Веймарскую республику. Эта новация была поддержана Пленумом ЦК КПГ 2-3 ноября. По сути дела фашистами объявлялся широкий спектр политических сил, противостоявших коммунистам, - от генералов рейхсвера до лидеров социал-демократии. КПГ в этих условиях должна была отказаться от поиска союзников в демократическом лагере и вместо переходных требований выдвинуть лозунг вооруженного восстания.

Найденный Радеком компромисс оказался достаточно хлипким. Уступая давлению из Москвы и со стороны левацких элементов в самой КПГ, он фактически обосновывал «левый поворот» Коминтерна, ставивший крест на политике единого фронта. Пусть даже условное, зачисление социал-демократии в лагерь фашизма открывало ворота сектантским установкам последующих лет, достигшим своего апогея в коминтерновской теории «социал-фашизма».

Как отмечали его соратники по другому поводу, Радек «перемудрил». В основе его концепции как раз и лежало стремление оградить от нападок свое детище - «единый рабочий фронт», а значит, и собственную политическую карьеру. 18 ноября он объяснял свою позицию членам Политбюро следующим образом: ликвидация этой тактики в Германии без указания на победу фашизма в этой стране будет означать «признание ошибочности политики Коминтерна и КПГ в течение последних трех лет. Это делают берлинские левые болтуны. Они могут в свою защиту сказать, что всегда были врагами этой тактики. Вы этого сказать не можете без самоликвидации, как вожди международного пролетариата»36 .

На деле ситуация была обратной - Зиновьев не мог простить Ра-деку, что тот, несмотря на его сопротивление и заручившись поддержкой Ленина и Троцкого, на III конгрессе Коминтерна добился утверждения политики единого фронта в качестве обязательной для европейских компартий. Провал «германского Октября» давал шанс свести счеты и одновременно нанести удар по сторонникам Троцкого. Первая реакция Председателя Коминтерна на тезис о приходе фашизма к власти была достаточно лапидарной - «литературные выкрутасы» Радека