Карл Маркс на нижнем складе - [25]

рая в каждом из своих 50—200 проглоттид, или члеников тела, имеет женский и мужской полный половой аппарат и всю свою жизнь только и делает, что в каждом из этих члеников совокупляется сама с собой».

Ничего себе! Ученейший человек с мировым именем этак вот сопоставляет человека с ленточной глистой. И в чем? В любви. Нет, не от доброго сердца все это. И не от большого ума намекать нам, что не только брат с сестрой могут совокупляться, но и родители с детьми. Извини меня, уважаемый Карл Маркс, но вся эта заумь твоего дружка мне не по душе. И уверен — Гуля это тоже не примет. Вот Ольга — эта глиста маринованная, — если ей дать прочитать «Происхождение семьи…» — она обрадуется. Потому что из тех, кто уже нацелился уйти в первобытное существование. Кто жаждет вернуться в состояние одноклеточного. Вот так! — Петр закрыл и отодвинул от себя том избранных произведений Карла Маркса и Фридриха Энгельса. — Закушу‑ка я мандаринами, да и прикорну. До утра еще далеко. — Он стал сдирать кожуру с мандарина. Контора наполнилась свежим бодрящим ароматом.

Утром начальник появился рано. И Петр не удержался. Потрогав ушибленный затылок, доложил:

— Были тут какие‑то ночью, грузили машину чем‑то, возле деревообрабатывающего цеха.

— Да это… — уронил начальник глаза. — С Армении, с района бедствия…

— Вот. Угостили, — показал Петр кулек с мандаринами.

— Да? — удивился начальник. Заглянул даже в кулек, — Ну и прекрасненько!..

Петр пожал плечами и пошел на «пятачок» к котлопункту, где останавливается «вахта» с рабочими. Дожидаясь автобуса с рабочими и Гулю, чтоб угостить ее мандаринами, Петр обкатывал мысль, пришедшую в голову: надо завести собаку и брать ее с собой на дежурство.

Какую? — это вопрос. Маленькую шавку, чтоб будила, когда кто появится на складе с недобрым намерением. А что толку? Ну разбудит. Ну увидит он воришек, ну крикнет им, чтоб убирались. А они все равно возьмут свое и унесут. Большую надо! Овчарку. Да научить ее гонять посторонних. Или бердану попросить у директора. Чтоб не пихались хоть, как этот пузатый грузин. Хорошо — обошлось, — Петр потрогал затылок, — а мог треснуться так, что и душа вон…

В котлопункте гремели уже посудой повариха Мотя и ее помощница Манюня. Варят, наверное, кислые щи свои, от которых кишки сводит; да тефтели, из которых жир течет. Правда — дешево. Да с голодухи, да еще когда поработаешь — все идет. Но иной раз — вот где эта кулинария! Поперек горла. И что за организация — этот ОРС? «Обеспечь Раньше Себя, Обеспечь Родных Своих, Остальное Рабочим Скорми»? Точно! Убожество и тащиловка на высочайшем низком уровне.

Гуля обрадовалась мандаринам. Выхватила из кулька пару. Остальные велела нести домой, угостить Ляльку и обязательно Алешку. Совсем парень скис. Видела сегодня возле конторы леспромхоза: грязный, худой…

Петр попросил шофера автобуса остановиться возле железнодорожной станции. Слез, перешел по пугям, взобрался по ступеням на привокзальную площадку и заковылял к конторе. Надо зайти к директору, поговорить насчет берданы.

На привокзальной площадке огинался поселковый ничейный пес — здоровенная, с теленка, овчарка — со странной кличкой Гугу. И кличка у пса была странная, и сам пес со странностями. Какой‑то блаженный. Мало того, что ничейный, бродячий, но еще удивительно компанейский — со всеми дружил, со всеми запросто. Вдруг подойдет и сядет рядом. Смотрит в глаза. Будто поговорить хочет. Заговоришь с ним — он целый день будет ходить за тобой. Вроде как в друзья набивается.

Или подойдет к компании ребят или мужиков, втиснется меж ног и стоит. Слушает, ушами поводит. Вот только не скажет свое слово. Если ребята начинают ржать неприлично, так, чтоб никто не сомневался, что им смешно, он начинает «гудеть» трубным своим голосом: «Гав! Гав!» Но получается у него — «Гу! Гу!»

Он целыми днями бродит по поселку. Его можно видеть на станции, возле Дома культуры, в магазине, в конторе и даже в предбаннике в бане. И никто его не гонит. Потому что везде он свой. Потому что он совершенно безобидный, никого никогда не трогает. У него очень выразительный взгляд. Посмотрит и как будто скажет: «Все ясно…» А еще не трогают его потому, что у него заслуженное прошлое. Говорят, будто он служил на границе, задержал нескольких нарушителей, а когда убили в перестрелке хозяина, он ушел с заставы и больше не вернулся туда.

Петр наткнулся на директора в приемной.

— Игорь Васильевич! — обрадовался он тому, что не придется томиться в приемной, ждать. — Я к вам…

— Заходи, — торопливо обошел его директор, — я сейчас. — И рванул, по всему видно, в туалет. Досиделся, посовещался! На обратном пути он чуть не проскочил мимо Петра. Петр ждал его в приемной, не стал заходить в кабинет. Там и без него полно народу и накурено, хоть топор вешай. И все ищут, чем бы себя занять, в какой бы такой «деловой» разговор втянуться от нечего делать. А ему не хотелось при свидетелях объясняться с директором. Дело деликатное! Петр отвел директора в сторону.

— Мне бы бердану, Игорь Васильевич…

Тот отшатнулся недоуменно. Взял доверительно Петра под руку, повел в кабинет главного инженера, который пустовал.