Карл Брюллов - [60]

Кто-то коронует Брюллова лавровым венком, взлетает в небо веселая пенная струя шампанского из только что открытой бутылки. Не успевший увернуться от «салюта», Карл со смехом срывает с головы венок, взмахивает мокрыми кудрями и надевает зеленую корону на голову красного от гнева за излишнее к себе внимание Иванова.

Перешептываются смотрящие на знаменитого Брюллова во все глаза у стены два незамеченные никем гимназиста — Иван Гайвазовский[58] и его друг Василий Штернберг: «Иванов-то в опале. Уже удивительно, что за стол со всеми посадили. Так он еще и венком его наградил! Вот силища! Никого не боится»! — с восторгом громко шепчет на ухо приятелю Иван.

«А он — Брюллов — во всем такой! Попасть бы к нему в ученики! Вот у кого учиться. У настоящего художника, а не у этих, что только мертвые антики способны научить рисовать».

Крылов пил много и ел еще больше; его засаленный старенький фрак, казалось, вот-вот лопнет от чрезмерного старания баснописца. Сидящий рядом с ним Жуковский ел мало, улыбаясь происходящему и рассеянно разглядывая тайком пробирающихся в зал учеников, которые, желая получше разглядеть великого Брюллова, протискивались между прислугой, замирали в дверях или даже осмеливались подойти к столам, стремясь дотронуться до своего кумира. Впрочем, не исключено, что в круглую залу их привлекала не только мысль одними из первых узреть увенчанного лавром Карла, а соблазнительные запахи, исходившие от стола.

Когда знатные гости наелись и разошлись по галереям, Григорович нашел возможным представить Карлу Павловичу академиста Мокрицкого, коего рекомендовал как весьма одаренного юношу и своего земляка, предлагая взять Аполлона в ученики прямо сейчас, что формально будет означать начало профессорской деятельности. Карл не мог отказать[59].

* * *

Всегда завидовал тем нашим общим друзьям, которые умеют эдаким непостижимым образом живописать словами. Вот и Карл, который вовсе не причисляет себя к хорошим рассказчикам, на деле способен такое творить со словами, что картины прямо предстают перед тобой, оживая и обретая ярчайшие краски.

Вот и теперь я словно сам побывал в Одессе, поглядел на ледяные торосы, поездил вдоль молодых посадок, потанцевал на балах. Что же до персонажей, то портреты многих из них я и прежде видел на выставках или в домах у друзей.

Так что могу представить довольно-таки живо.

Прощаясь, Карл попросил меня позвать Уленьку и торжественно объявил, что графиня Самойлова просила нас быть в Славянке на Купалу со всеми находящимися дома детьми и Леночкой Солнцевой, коли она до сих пор у нас.

Пообещав непременно быть и напомнив Карлу о его долге до отъезда в «Славянку» предоставить отчет на имя начальника Третьего отделения графа Александра Христофоровича Бенкендорфа, я тоже вышел из дома и, поймав извозчика, направился к Лангеру, который уже с порога удивил меня готовым и переписанным каллиграфическим почерком письмом. Безупречное во всех отношениях, причем совершенно честное и откровенное, оно произвело на меня глубокое впечатление. Так что, не соглашаясь отобедать с благороднейшим Валерианом Платоновичем и выразив ему свои восторги и слова благодарности за меня и за Брюллова, я не мешкая ни минуты помчался к Карлу, дабы вручить ему из первых рук требуемый документ.

Судьба явно улыбалась Брюллову!

Глава 10

Это — сокровище; невозможно представить себе ничего более элегантного в смысле мебелей и всевозможных украшений. Все ходят смотреть это, точно в Эрмитаж. Ванная комната её вся розовая, и волшебством цветного стекла, заменяющего окно, все там кажутся светло-розовыми, и сад, и небо чрез это стекло приобретает бесподобную окраску, а воздух кажется воспламененным. Говорят, это напоминает небо Италии, — признаюсь, у меня от него заболели глаза, и когда я оттуда вышел, мне всё, в течение трёх или четырёх минут, представлялось зелёным.

Сергей Пушкин (отец поэта)

Как и было договорено, мы явились в Славянку через пару дней после того, как Карл посетил Александра Христофорыча, вручив тому составленное Лагнером письмо. Теперь оно называлось не рапорт и не объяснительная, как предполагалось ранее, а «Прошение о разводе». Вручив документ и проскучав в кабинете Бенкендорфа самое большее четверть часа, Карл получил за свои страдания и мытарства однозначный приказ немедленно развестись. Мы — это я, Уленька, Миша, Саша, Маша и Георгий, которым, разумеется, не терпелось увидеть легендарную графиню Жюли, которую писал дядя Карл, и которая, по слухам, курит, точно мужчина!

— Только смотри, чтобы дети ненароком не проговорились о браке Юлии Павловны и нашего Карла, — шепнул я жене на ухо, когда мы садились в карету.

Карл ведь до сих пор не открылся, что намерен просить руки графини, хотя именно к этому все и клонилось. Во всяком случае, Александр Павлович наедине сообщил мне о том, что несколько дней у графини будет многолюдно и весело, так как попрощаться с ними явятся лучшие друзья и родственники. Говоря о родственниках, он, ясное дело, имел в виду родственников Карла, так что было понятно, на что он намекает.

Они поженятся не у нас, а где-нибудь за границей. Возможно, так изначально и было запланировано. Присмотрели себе какой-нибудь собор, — устраивая в карете малышей, предположила Уленька.