Карибы - [57]

Донья Мариана Монтенегро едва смогла сдержать улыбку, услышав эту просьбу.

— Это уже услуги сводни, а не наставницы, — ответила она. — И так мы с тобой не договаривались. Моя задача — сделать тебя дамой, а не шлюхой.

— Значит, я шлюха? — вспылила принцесса. — И почему же? Потому, что не покрываю свое тело одеждой, как ты?

— Нет. У вас принято так ходить, поэтому для тебя это не значит быть шлюхой.

— А если ты будешь ходить обнаженной, как я, то станешь шлюхой?

— Учитывая наши обычаи — думаю, что да.

— Так ты хочешь сказать, что быть или не быть шлюхой — зависит исключительно от обычаев?

— Более или менее, — с неохотой признала бывшая виконтесса. — Это зависит от местности, где ты выросла, и от людей, которые там живут.

— Обычаи моего народа гласят, что женщина должна заполучить любимого мужчину в свой гамак. Значит, я не стану шлюхой, если этого добьюсь.

— Это с какой стороны посмотреть...

— Да что там смотреть! — возразила Золотой Цветок. — Мы на моей земле, так здесь было всегда, так должно оставаться и впредь. Почему это мой народ должен подстраиваться под чужие обычаи, пришедшие издалека? Ведь вы же не хотите принимать наши обычаи, всегда царившие здесь?

Сама того не осознавая и находясь за сотни километров от Сьенфуэгоса, Ингрид Грасс столкнулась с той же проблемой, что мучила сейчас ее возлюбленного, с проблемой, которая еще много веков будет тревожить эти берега океана и вызывать гражданское неповиновение.

Чьи законы должны править в Новом Свете, и кому Бог дал право их устанавливать?

И почему те законы — причем далеко не всегда удачные — что веками существовали в Старом Свете, должны иметь власть здесь, на этих девственных, не тронутых цивилизацией землях?

Что лучше — покрывать всё тело от шеи до лодыжек или ходить голым? Придерживаться ретроградных и фарисейских обычаев или отбросить их и вести себя с неосознанным бесстыдством туземцев?

Неужели не существует того пункта соприкосновения, в котором индейцы и испанцы могут влиять друг на друга, объединив усилия в создании нового общества, более справедливого, свободного и идеального?

Бродя босиком по песку, купаясь в жаркий полдень в крохотной бухточке или многие часы созерцая бескрайнее море, откуда, возможно, когда-нибудь прибудет ее юный возлюбленный, Ингрид Грасс, бывшая виконтесса де Тегисе, снова и снова повторяла одни и те же вопросы, но так и не находила на них ответов.

К сожалению, история пошла совсем по другому пути, чем тот, которого она желала.

18

В хижине Сьенфуэгоса ожидал неприятный сюрприз: в ней висела освежеванная туша обезьяны, над которым роились тысячи мух. Не было сомнений, что ему вновь угрожают, хоть и без всяких видимых причин.

Он перерезал лиану, на которой висела гниющая падаль, и зашвырнул тушу в реку, а затем лег в гамак и стал думать, кто же ненавидит его так сильно, чтобы решиться на подобный поступок. Все разъяснилось, когда пришел мрачный Папепак, с лица которого внезапно исчезла неизменная улыбка.

— Паухи вызывает тебя на смертельный поединок.

— Кто такой Паухи?

— Воин.

— И чего я ему такого сделал, что он хочет меня убить?

— Он любит Урукоа.

— Ну так пусть на нем женится! Я не собираюсь ссориться из-за какого-то педика.

— Дело не в любви Урукоа. Паухи понимает, что ты оскорбил парня, да так, что тот никогда уже не станет прежним, и если ты не согласишься с ним соединиться, вернув ему таким образом поруганную честь, Паухи тебя убьет.

Канарец подпрыгнул в гамаке и сел, посмотрев на собеседника, чье пепельно-серое лицо напоминало маску.

— Погоди-ка! — воскликнул он. — Ты что, хочешь сказать, будто этот Паухи меня не убьет, если я пересплю с педиком?

— Совершенно верно.

— Да ты рехнулся!

— Это ты рехнулся, раз избиваешь людей без причины, — раздраженно ответил Папепак. — Если бы не твоя жестокость, ничего подобного бы не произошло. А без жестокости твоих дружков здесь не было бы стольких изуродованных детей. — Он ненадолго замолчал. — Так что мне сказать Паухи?

— Чтоб шел в задницу! — Сьенфуэгос заметил озабоченное выражение лица своего друга, похлопал его по плечу и постарался смягчить тон. — Пойми же ты! — сказал он. — Мысль о том, чтобы иметь отношения с мужчиной мне кажется настолько же нелепой, как и чье-то желание убить меня в защиту его чести. Какая может быть честь у педика?

— Такая же, как и у любого другого человека. Он родился таким, как я родился маленьким и тощим, а ты — рыжим и бородатым. Представь, что кто-то решит избить тебя лишь за то, что согласно его обычаям бородатые не имеют права на существование! Как ты тогда поступишь?

— Разобью ему череп, наверное.

— Вот и Паухи считает так же, — заявил туземец. — Он верил, что когда-нибудь Урукоа будет жить с ним, но тут появился ты, такой высокий и сильный, и разрушил его мечты, даже не воспользовавшись возможностью. Это все равно что отнять у человека единственную пищу и выбросить ее в реку.

— Но это же нелепо! Я ничего не сделал!

— Ничего? — удивился индеец. — Урукоа лежит в своей хижине с фингалом под глазом, выбитыми зубами и в такой печали, что в любую минуту готов умереть, а ты уверяешь, что ничего не сделал, — сурово заметил Папепак. — Кто же тогда виноват?