Карибы - [56]

— Это ничего не меняет. Я обманул Каноабо, но восхищаюсь им и уважаю как воина. Если бы я увел у него жену, он стал бы меня презирать.

— Вас так волнует мнение туземца?

— Он не просто туземец. Он храбрый воин, умный и благородный. Мы принадлежим к одной касте и стоим выше идей, рас или национальностей. Я знаю, что если откажусь от этого принципа, моя главная жизненная цель, война, полностью лишится смысла.

— И вы не считаете, что могли бы изменить эти принципы?

— Нет. Пока жив Каноабо, и я убежден, что Изабелла ждет моего возвращения.

— И вы могли бы жениться на девушке без любви и даже не зная ее, лишь потому, что дали слово чести?

— Можно возродить дремлющую любовь и даже вспомнить забытое лицо, но потерянную честь восстановить невозможно. Вы ведь меня понимаете?

— Пытаюсь, хотя должна признать, это стоит мне больших усилий, — ответила немка. — В любом случае, я ведь не прошу ничего определенного, лишь время от времени приходить на ферму и быть любезным с принцессой. Хотя всё пошло не совсем так, как я желала, но я решила оставить ее здесь, познакомить с нашей культурой и нашим миром. Это всем принесет пользу.

— Вы требуете слишком многого, — лукаво улыбнулся Охеда. — Навещать эту женщину, зная, что она меня любит, и относиться к ней со всем уважением — это самая сложная задача, с которой мало кто справится.

— У вас это получится.

— Вы так в меня верите?

— Я хочу, чтобы она жила здесь, потому что вы напоминаете мне Сьенфуэгоса, — призналась Ингрид. — Мне бы хотелось, чтобы кое в чем он был похож на вас.

— Только он повыше, — засмеялся Охеда.

— Что значат размеры тела в сравнении с силой духа, — ответила она. — Ровным счетом ничего.

Охеда взял ее за руку, выражая этим жестом глубокую привязанность и уважение.

— Будьте осторожны, — произнес он с улыбкой. — Если при своей несравненной красоте Золотой Цветок еще и научится европейским манерам и станет похожей на вас, можете не сомневаться, что я забуду о данных мною обетах и поставлю под угрозу спасение своей бессмертной души.

— Уж я-то постараюсь.

И она действительно очень старалась. Вернувшись на ферму, донья Мариана тут же приступила к решению нелегкой задачи по превращению удивительного неограненного алмаза, каким пока являлась принцесса, в утонченную даму, которая смогла бы блистать в самых шикарных придворных салонах Европы.

Золотой Цветок, в свою очередь, проявила великолепные способности к обучению, и теперь они вдвоем совершали долгие прогулки по пляжу, расположенному позади фермы, и нередко доходили до самого края мыса, отделяющего широкий залив от глубокого изумрудного моря, по которому в Изабеллу прибывали из Испании корабли.

Это был скалистый утес, откуда можно было рассмотреть всю колонию, адмирал собирался установить здесь маяк, предупреждающий о приближении к Новому Свету. В этом тихом и красивом месте немка любила сидеть и смотреть на безграничный горизонт или густой туман, время от времени расползающийся над спокойными водами, как белое ватное одеяло.

Она проводила здесь долгие часы, слушая пение птиц или металлический звон Короля — колокола, созывающего по вечерам верующих. Она оставалась наедине со своими воспоминаниями или пыталась вообразить, какой будет ее жизнь в колонии, если в один прекрасный день какой-нибудь корабль вернет ей обожаемого Сьенфуэгоса.

И теперь она согласилась разделить этот милый сердцу уголок с принцессой, говорить с ней о Европе, о ее народах и обычаях, о населяющих ее людях, а также о том, как воспользоваться чарами, подаренными самой природой, чтобы завоевать любовь маленького капитана с большим сердцем.

— Охеда — не такой, как все, — говорила она. — И тебя не должно оскорблять, что он не запрыгнул на тебя сразу, как тебе того хочется. Его глубокая вера и, прежде всего, непоколебимая преданность Пресвятой деве, не позволяют ему относиться к женщинам лишь как к самкам, с которыми можно спать, не питая к ним подлинной любви и безграничного уважения. Он хочет любить и быть любимым, но это должна быть настоящая любовь, в полном смысле этого слова.

— Какое отношение боги имеют к тому, что происходит между мужчиной и женщиной? — спрашивала в таких случаях гаитянка. — Это ведь личное дело, касающееся только двоих. Для меня все равно оскорбительно, что Алонсо настолько меня уважает, лучше бы перестал.

— Ты бы предпочла, чтобы он спал с тобой, зная при этом, что тебя не любит?

— Но как он может любить меня и при этом не заниматься со мной любовью? — спросила принцесса. — Ведь тогда любовь будет лишь в уме, но не в теле, а мне бы хотелось, чтобы одно сочеталось с другим.

Это был, вне всяких сомнений, совершенно новый для Ингрид Грасс взгляд на отношения полов; поначалу она была озадачена и не знала, что и сказать, а потому долго молчала, глядя на резвящихся вдали дельфинов.

— Но если он сейчас займется с тобой любовью, тогда любовь будет лишь в его теле, — возразила она наконец.

— Да, но тогда мне легче было бы завладеть и его разумом, поскольку я знаю, что тело — лучшее оружие в этом деле, — честно ответила Анакаона. — Помоги мне затащить его в мой гамак хотя бы на одну ночь — тогда все будет проще.