Карибский сувенир - [4]

Шли с мизерной скоростью, две-три мили в час, оставляя позади черную, забитую льдом воду.

Утро серое, холодное. Необычно выглядит в эти зимние дни пролив. Зунд — оживленнейшее судоходное место. Сотни судов — танкеров, сухогрузных теплоходов, фруктовозов, рыболовных траулеров и пассажирских лайнеров — спешат обычно по нему из Балтийского моря в Атлантику, а другие — навстречу, из Америки и жарких краев в порты Прибалтийских стран. Но сейчас Зунд почти пустынен: владельцы судовых компаний, учитывая сложные условия плавания в эту зиму по датским проливам, резко сократили перевозки в их водах.

Лед толстый, тяжелый. «Олекма» с трудом, медленно преодолевает метр за метром, режет, раздвигает серые ноздреватые льдины. Кое-где виднеются черные полыньи, в которых плавают сотни зимующих уток.

Заметив приближающееся судно, утки обеспокоенно крутят головами, приподнявшись, хлопают крыльями, а потом плотными стаями поднимаются с воды и летят над битым льдом, отыскивая место поспокойнее.

Капитан нервно шагает по рубке. Подняв воротник куртки, выходит на крыло мостика, озабоченно осматривает борта теплохода — краска счищена, как будто кто-то большой и сильный усердно поработал гигантской металлической щеткой.

Валентин Николаевич не спал всю ночь. Веки его глаз опухли, покраснели. Пойти бы полежать. Но какой тут сон, когда в проливе сорваны или сняты все навигационные знаки? А фарватер узкий, опасный.

— Последнего лоцмана забрал, — говорит капитану старший помощник капитана, высокий белокурый парень, Виктор Литун. Говорит и кивает на идущий впереди шведский грузовой теплоход «Орландер».

На его борт только что вскарабкалась из лоцманского катера маленькая, цепкая фигурка.

Капитан поднимает бинокль, внимательно осматривает чистую в этом месте воду. Да, лоцманских судов больше не видно… Что же делать? Ждать? Но сколько времени уйдет на ожидание? Нет, ждать нельзя. Пожалуй, следует рискнуть.

— Давай за «Орландером», — говорит он Литуну, — держись за ним. Проскочим. Кстати, он и лед нам разведет.

Старпом удовлетворенно кивает головой и переводит ручку машинного телеграфа на «полный вперед». Внизу, в машинном отделении, раздается сигнал: дзннь-дзииь, и теплоход, быстро набрав скорость, пристраивается к «Орландеру». Тот уже опять вошел во льды и ломает, раздвигает их своей широкой серой грудью, оставляя позади узкую кашеобразную дорожку, по которой пробираемся мы.

Днем проходим мимо Копенгагена. Он раскинулся по левому борту судна. Столица Дании так близка, что отлично видны улицы города, ярко раскрашенные дома, рекламы, вереницы автомобилей и толпы датчан, спешащих по улицам и площадям. Но вот дома, зеленые шпили кирх и замков Копенгагена остаются позади. Их сменяет поросший лесом высокий берег, по откосам которого сбегают к воде виллы, коттеджи, а наверху раскинули свои руки-крылья ветряные мельницы.

Вскоре домов становится больше, виллы уступают место многоэтажным домам и административным постройкам. Видны суда, портовые краны. А вот и гранитная набережная. На ней стоят люди и бросают в полыньи хлеб: тысячи чаек мечутся над водой, падают в нее, дерутся из-за каждой корки. Суровая, необычная зима стоит в этом году, и птицы голодают.

От ярко раскрашенного причала с большой светящейся надписью «Благодарим вас за посещение Дании» отваливает сверкающее стеклом и белым металлом не совсем обычное судно — короткое, широкое, с громадным залом посредине. Зал ярко освещен, и нам хорошо видно, что в нем стоят легковые автомобили и небольшие автобусы. Это теплоход-паром. Через каждые полчаса такие паромы отходят от датского берега или пришвартовываются к нему, вплывая в специальные туннели, из которых автомобили, сгруженные с парома, выезжают прямо на одну из площадей города. Паромы курсируют по строгому расписанию между шведским и датским берегами, и их опасаются капитаны всех судов: паром мчится напрямик, не уступая никому дороги, лишь сердитыми гудками предупреждая всех о своем приближении.

Паром проносится мимо, расшвыривая со своего пути льдины, а мы, несколько сбавив ход, чтобы уступить ему путь, отстаем от нашего «Орландера». Тот врезается в новое ледяное поле и с каждой минутой уходит от нас все дальше и дальше.

Вечереет. В быстро наступающей темноте мы теряем дорожку, пробитую во льду серым «Орландером», и вскоре застреваем. Рядом с нами стоят вмерзшие в лед еще десять польских и немецких траулеров. На них, как видно, люди примирились с участью — ждут утра. Утром, наверное, придет спасательный буксир и разобьет, разрушит белое поле. А пока на одном из траулеров пиликает губная гармошка, двигатели молчат, отдыхая от схватки со льдом.

Пришел капитан. Он несколько часов отдохнул и немного посвежел… Походил по рубке, вышел на крыло мостика, долго смотрел на лед, обдумывая что-то, невесело хмыкнул: вот ведь история, опять завязли… Где-то там, севернее, пробивает лед советским судам спасательный буксир «Гермес». Сюда он сможет вернуться к обеду следующего дня. Опять потеря времени, простой. Собственно говоря, что в этом особенного? Вон ведь, стоят теплоходы… гармошка играет. Ничего не поделаешь — стихия! Против нее не пойдешь. Вмерзли — и точка: жди буксира. А пока можно картину прокрутить, например «Самогонщики». Это же такая штучка, что живот от смеха болеть начинает… Или в шахматишки сгонять… А завтра придет буксир — и потащились за ним потихонечку.