Карфаген должен быть разрушен - [80]

— Да-да! — подхватил другой. — Когда мы его охраняли, косой — он знает язык ромеев — слышал, как ромей кричал, что наш царь — вовсе не царь, а раб и что настоящего Филиппа он сам в саван заворачивал.

— Молчите, дурни! — крикнул третий. — Нашли кому верить! Презренному ромею! Филипп по всему — царь, и на отца своего похож. А за то, что ромей злословил, ему язык вырвали.

Закончив работу, воины присели отдохнуть.

— Вот что я вам скажу, ребята, — проговорил старший. — Ромеи давно всякую ложь плетут, чтобы нашего Филиппа власти лишить. А царь это или не царь, только в бою можно понять. Наш Филипп — по всему видно — царь!

— Здорово он с эпирскими собаками придумал! — откликнулся один из юношей. — Молосские псы для ромеев пострашнее фаланги оказались! Рвали их, как зайцев.

— А я слышал, — вставил другой, — что наш ромейский боров пса голыми руками задушил. И раны на нем нет никакой.

— Это боги его сохранили для праведной казни, — добавил старший. — Ромеи крест придумали для беглых рабов. А кто эти рабы? Такие же воины, попавшие в плен. И за них пусть он муку примет.

— А на чем он висеть будет? — спросил первый.

— Вот это ты правильно вспомнил, — поднялся третий. — Где тут перекладина и гвозди?

Через некоторое время послышались ровные удары, а потом звук удаляющихся шагов.

Мысли Андриска перенеслись к отцу, нет, не к царю Македонии, а к учителю Исомаху. «Где ты, мой родной? — думал он, и слезы сами заполнили глаза. — Боги свидетели, я сделал все, чтобы тебя отыскать. Жив ли ты или погублен ромейской неволей, как царь Персей? А если жив, догадываешься ли, что это твой сын стал царем великой Македонии? Если догадываешься, не обижайся. Александр отказался от своего отца Филиппа и назвал себя сыном бога Амона из тщеславия. Я — из нужды. Не мог я иначе отомстить за тебя и за весь наш народ. Как хорошо, что выдумку с молосскими псами приписывают мне. Они и правда гнали ромеев, как зайцев».

ПРЕДАТЕЛЬ

Они сидели друг против друга, претор Цецилий Метелл и человек с узким лицом и изнеженными руками.

— Мое имя Архипп, — начал незнакомец. — Много лет назад я представлял в Риме Ахейский союз.

— Припоминаю! — проговорил претор по-гречески. — Добиваясь возвращения тысячи ахейцев, ты тогда произнес яркую речь. За кого же ты ходатайствуешь теперь?

— За несчастную Ахайю. Она во власти смутьяна и безумца Критолая. Возбужденная им чернь лишила меня всего: домов, кораблей, рабов. Я изгнанник и могу сказать о себе словами Архилоха: «В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье».

— Прекрасные строки! — воскликнул претор. — Архилох — истинный поэт. Но тот, кто берется за копье сейчас, не истинный эллин.

— Я с тобою согласен! — вкрадчиво проговорил Архипп. — Но, взяв в руки копье и поступив на службу самозванцу, я остался коринфянином, ахейцем, эллином и другом Рима.

— Ты служишь лже-Филиппу! — выдохнул Метелл, начавший догадываться, чем вызван ночной визит.

В голосе Архиппа зазвучала ярость:

— Этот негодяй отбирает у достойных македонян землю, раздавая ее черни. Он освобождает рабов. Это второй Клеомен. Если он соединится с Критолаем, Элладе придет конец. Сначала я надумал его убить. Но телохранители самозванца — дикие фракийцы — никогда не подпускают к нему, не обыскав. Мои всадники…

— Ты командуешь всадниками? — перебил Метелл.

— Да, самозванец поручил мне всю конницу. Отдельными отрядами всадников командуют македоняне. В Элладе немало людей, сочувствующих твоему народу и готовых ему помочь в наведении порядка.

— Ты прав, — проговорил Метелл, стараясь сдержать ликование. — Чем скорее будет наведен порядок, тем меньше будет жертв. Я желаю Элладе добра.

— Поэтому я и пришел к тебе! Скажи, что мне делать?

— Нельзя дать самозванцу соединиться с Критолаем. Во время боя уведи конницу. Вот и все!

ДВЕ БИТВЫ

За лагерем Метелла в Эпире велось неусыпное наблюдение. И Андриск уже привык к сообщениям лазутчиков: «Лагерь ромеев на месте». Тем неожиданнее оказалась весть: «Ромеи вошли в долину Эригона».

Эта долина соединяла Эпир с Македонией, и Андриск понял, что Метелл решил нанести удар по македонцам, пренебрегая оставшимся в тылу ахейским войском. Он вызвал Архиппа. Коринфянин выглядел утомленным, словно не спал несколько ночей. Но если раньше гиппарх жаловался, что пастухи и лесорубы с трудом усваивают кавалерийские премудрости, то теперь, напротив, — он рассыпался в похвалах их усердию.

— Моя конница готова к бою, — закончил он уверенно. — Можем выступать хоть сейчас.

— Вот и прекрасно. Но сейчас выступит фаланга, а ты поведешь своих всадников ночью и скроешь их в лесах над ложбиной Тимфе. Мы прибудем туда почти одновременно.

— Понимаю! — сказал Архипп. — Ты опасаешься, что вражеские лазутчики днем узнают, сколько у нас всадников.

— Именно так. Ромеям ложбины Тимфе не миновать. На ней мы дадим им бой. Сначала в сражение вступит наша тяжелая пехота. Потом с правого фланга выйдут из засады легковооруженные. По сигналу — это будут три красных флажка — ты ударишь ромеям в спину.

— Прекрасный план! — воскликнул Архипп. — Удары конницей с тылу всегда удавались твоему деду Филиппу.