Карьера одного борца - [3]

— Ты очень вырос, Кэшель; но я огорчена, что ты стал так неловок.

Кэшель вновь покраснел и смутился.

— Не знаю, как мне быть с тобой, — продолжала госпожа Байрон. — Монкриф говорил мне, что ты очень ленив и дурно ведешь себя.

— Вовсе нет, — хмуро ответил Кэшель. — Это не…

— Пожалуйста, не отвечай мне таким образом, — строго перебила его госпожа Байрон. — Я уверена, что все, сказанное мне доктором Монкрифом, совершенная правда.

— Он всегда худо говорит обо мне, — жалобно проговорил Кэшель. — Я не могу учить латынь и греческий; я не понимаю, что в них хорошего. Я учусь так же прилежно, как все остальные. А мое поведение он бранит лишь потому, что один раз я гулял с Джулли Молесвортом, и мы увидели толпу за деревней; а когда подошли, оказалось, что это дерутся два человека. Ведь это же не наша вина, что они там дрались.

— Да, я не сомневаюсь, что ты можешь привести еще с полсотни таких же оправданий, Кэшель. Но я не желаю никаких драк, и ты должен действительно лучше учиться. Думал ли ты когда-нибудь о том, сколько я должна работать, чтобы платить за тебя доктору Монкрифу сто двадцать фунтов в год?

— Я учусь и работаю как могу. Старый Монкриф думает, что с самого утра и до вечера мы должны только и делать, что переписывать латинские стихи. Татэм, которого доктор считает таким гением, сдирает все свои письменные работы с подстрочников. Если бы у меня были подстрочники, я бы также хорошо, даже лучше, сумел бы списывать с них.

— Ты страшно ленив, Кэшель, я это прекрасно знаю. Слишком досадно выбрасывать столько денег каждый год без всякой пользы. Притом тебе вскоре придется подумать о выборе профессии.

— Я пойду на военную службу, — сказал неожиданно Кэшель. — Это единственное занятие, достойное джентльмена.

Госпожа Байрон посмотрела на него, пораженная. Но, быстро овладев собой, она сказала только:

— Боюсь, что тебе придется избрать менее разорительное занятие. Кроме того, ведь для поступления в военную службу надо сдать экзамен. А как ты выдержишь его, если ты не хочешь учиться?

— Ну, когда придет время, я сдам все экзамены.

— Милый мой! Ты стал говорить за последнее время очень грубо. И это большее из всех огорчений, которые ты мне приносишь, Кэшель!

— Я говорю так, как и все, — раздраженно ответил мальчик. — Не понимаю, почему надо обращать столько внимания на всякое слово. Я не привык, чтобы мне делали замечания по поводу каждого слова, какое я скажу. А мальчики у нас знают все о вас, мама.

— Все обо мне? — повторила госпожа Байрон, с любопытством смотря на сына.

— Что вы служите на сцене, — пояснил Кэшель. — Вы сердитесь, что я становлюсь грубым, а мне приходилось бы очень худо, если бы я не умел грубо поговорить кое с кем из наших учеников.

Госпожа Байрон грустно усмехнулась, по-видимому, своим мыслям и с минуту молчала. Затем она поднялась и, смотря в окно, обратилась к сыну:

— Мне пора. Находят новые тучи. А ты без меня молись усердно, старайся чему-нибудь научиться и поскорее исправь свое поведение. Ведь скоро тебе предстоит перевод в Кембридж.

— В Кембридж! — радостно воскликнул Кэшель. — Когда, мама, когда?

— Еще не знаю. Во всяком случае, не очень скоро, как только доктор Монкриф сочтет тебя достаточно подготовленным.

— Ну этого, действительно, не скоро дождешься, — разочарованно заметил Кэшель. — Он не легко откажется от 120 фунтов в год. Толстого Генглиса он держал у себя до двадцати лет. Мама, смогу ли я уйти отсюда в конце этого полугодия? Я чувствую, что в Кембридже буду лучше учиться, чем здесь.

— Глупости, — решительно сказала госпожа Байрон. — Я не думаю взять тебя от доктора Монкрифа раньше, чем через полтора года. И, во всяком случае, не раньше, чем ты станешь хорошо учиться. Не ворчи, Кэшель: ты меня раздражаешь этим. Жалею, что сообщила тебе о Кембридже.

— Тогда, мама, переведите меня лучше пока в другую школу, — жалобно проговорил Кэшель. — Мне так нехорошо у старого Монкрифа.

— Тебе нехорошо здесь только потому, что доктор Монкриф требует, чтоб ты много занимался, а я именно потому и хочу, чтобы ты оставался у него.

Кэшель ничего не ответил, но сильно омрачился.

— Прежде, чем уехать, мне надо сказать еще несколько слов доктору, — добавила она, вновь усаживаясь. — Иди, поиграй с товарищами. До свидания, Кэшель, — и она подставила щеку для поцелуя.

— До свидания, мама, — сухо ответил Кэшель, повернувшись к двери и делая вид, будто не заметил ее движения.

— Кэшель! — проговорила она ему вслед с удивлением. — Ты сердишься?

— Нет, — печально ответил мальчик, — мне нечего больше сказать. Я вижу, что мои манеры недостаточно изящны. Мне это очень грустно, но что же делать?

— Отлично, — строго сказала госпожа Байрон. — Можешь идти, но знай, что я очень недовольна тобой.

Кэшель вышел из комнаты и притворил за собою дверь. Внизу, у лестницы, его ожидал мальчик, на год моложе его, который быстро подошел к нему.

— Сколько она дала тебе? — прошептал он.

— Ни одного пенни, — ответил Кэшель, стиснув зубы.

— Видишь, говорил я тебе! — воскликнул тот, сильно разочарованный. — Это гадко с ее стороны.

— Еще бы не гадко! Это все проделки старого Монка. Он наговорил ей с три короба обо мне. Но она тоже хороша. Говорю тебе, Джулли, что я ненавижу свою мать.