Караван в Хиву - [69]

Чтобы не сойти с ума от гнетущего беспокойства и удручающей неизвестности, какая бывает у арестантов, приговоренных к смертной казни, но не знающих, какое солнечное утро вдруг окажется последним, с наступлением дня, сразу же после завтрака, оба посланца выходили во двор и до изнеможения занимались фехтованием. Особенно усердствовал длинноногий, саженного роста Чучалов, который вдруг загорелся желанием научиться владеть шпагой, подарком губернатора. Яков, чтобы приободрить неустойчивого духом товарища, который легко переходил от бодрости к хандре, всячески поддерживал в нем тщеславные надежды на будущее дворянство. Принимая позу для фехтования, Яков всякий раз с пафосом произносил что-то вроде:

– Ну-с, уважаемый статский чиновник четырнадцатого ранга! Ныне вы кто? Приравнены к фискалу при надворном суде, провинциальный толмач – и только. Завтра вы Божьей волей и милостью матушки государыни того и гляди в десятый разряд угодите! А там пребывают наши собратья – переводчики при иностранных коллегиях да бургомистры магистратов в губерниях. А повезет по службе – гляди, в отставку выйдем надворными советниками. А это, брат Петр, все едино, что в армии господин майор. Майору же да не владеть шпагой!..

Звенела сталь. Один-два неудачных выпада, и шпага со скрежетом отлетала под черную голую чинару в угол дворика. Чучалов сокрушенно вздыхал и шел за ней, молча сжимал рукоять в огромном кулаке и вновь кидался на Якова с таким остервенением, будто перед ним был ненавистный хивинский хан, лишивший его свободы. Гуляев же, ввиду постоянных разъездов по чужим землям, прежде брал уроки фехтования у знакомого офицера в Оренбурге и теперь все, что знал и умел, стремился передать Чучалову.

Недели через две Петр уже довольно сносно наносил шпагой удары, умел защищаться, а когда острое длинное жало клинка впервые распороло штанину и сильно впилось в бедро Гуляева, пришлось умерить пыл в учебе. Чучалов как дитя радовался успеху, шпага теперь придавала ему уверенности в своих силах, в самом себе.

– Теперь бы из пистолей пострелять, – размечтался Петр, вспоминая нечаянно меткий выстрел в чужого нукера на берегу Эмбы. Гуляев представил, какой переполох поднимется в Хиве, если они вздумают учинить пальбу в нескольких десятках шагов от ханского дворца. Пришлось отказаться от этой затеи.

Двенадцатого января, во время очередного урока фехтования, Гуляев вновь услышал у ворот приглушенный говор и заспешил к окошку. Осторожно отодвинул в сторону деревянную задвижку – напротив, в полусотне шагов, стояли Рукавкин и Погорский с каким-то чисто одетым хивинцем, а перед караульными, снова обескураженный отказом, переминался с ноги на ногу Кононов, не в силах умолить непреклонных исполнителей ханской воли.

– Ушли! – почти закричал в отчаянии Яков и со всей силы ударил кривой саблей по глухим воротам. Стражники вздрогнули.

– Эй ты, бездушный тандыр с усами! – взъярился Гуляев. – Передай своему хану, что, если к нам завтра не допустят киргизских посланцев, я перестреляю вас всех у ворот! Узнает ваша Хива, что такое большой куф-суф![45] Теперь же передай, да живо! – и еще раз наотмашь рубанул по воротам. На высушенных солнцем и ветрами брусьях остались две глубокие зарубки. Тут же рядом оказался Петр с поленом и ахнул по воротам – звякнули железные запоры.

На площади стали собираться прохожие, заволновались россияне, наблюдая неистовство посланцев и не имея возможности хоть чем-то им посодействовать. Старший из караульных поспешил отправить одного воина во дворец к начальнику дворцовой стражи. Через полчаса тот прибыл с запыхавшимся шигаулом. Едва Сапар-бай переступил порог и вошел во дворик, как Яков, не выпуская из рук обнаженной сабли, решительно шагнул навстречу – предупредительные стражники тут же оказались рядом, прикрывая ханского вельможу. Яков, мало сдерживая гнев, выпалил в лицо шигаула:

– Завтра я должен видеть Мурзатая! Или вам придется отвечать перед Российским правительством за смерть посланцев. И отвечать не грамотами, а жизнями ваших людей, которых не мало теперь на Руси. Мы не взяты ханом в бою и не проданы за долги в рабство! Оружие при нас есть, и мы сможем им по достоинству распорядиться! Я сказал все! А теперь идите к хану с моими словами!

Обескураженный шигаул улыбался, заверял, что просьбу российских посланцев незамедлительно передаст мудрейшему хану Каипу.

Решительность Гуляева возымела свои действия. В тот же вечер их навестили глава киргизского посольства Мурзатай и неутомимый Малыбай. Гуляев распорядился приставленному к ним хивинцу накрыть стол для чая, сам с трудом сдерживался, чтобы не нарушить обычай и не приступить с расспросами. Тучный Мурзатай, понимая состояние урусов, хитро щурил узкие темные глаза, осторожно попивал чай с сахаром. Зато подвижный Малыбай слово по слову рассказал, что он часто навещает российских купцов, которые хоть и не под стражей, но торговать им не дозволили, отняли и запечатали все товары.

После третьей пиалы Мурзатай поблагодарил хозяев за угощение, утер вспотевшее лицо белоснежным платком. Не торопясь рассказал, какие события произошли в Хиве со дня прибытия посольства.