Караван в Хиву - [34]

Миновали балку и снова ехали с версту полынной ровной степью. Наткнулись на второе озерцо, длинное и узкое, поросшее все тем же камышом. На чуть приметном береговом возвышении вокруг озера, среди высоких лопухов-репейников, густо переплелся полевой вьюнок, давно отцветший шершавыми коробочками. Когда Данила склонился из седла и сорвал одну из них, коробочка лопнула и на ладонь посыпались темно-серые бугорчатые семена. Здесь же, на берегу, уцелело от беспощадных копыт несколько десятков кустов желтой кашки, которую неохотно щиплют даже овцы.

– Не убить нам здесь бобра и не сыскать добра, – проговорил Федор, оглядывая пустую степь вокруг озера. – Хоть свищи вслед ветру, даже это не отзовется. Вот какие места есть на земле!

– Свисти, – откликнулся Григорий. – Свист деньгу наживает.

Вдоль узкого озера извилистой змеей с юга на север шло сухое русло, заросшее травой и заваленное круглыми шарами перекати-поля, которые здесь нашли наконец-то себе укрытие и покой от неугомонных степных ветров. Глубиной русло было аршина два или чуток больше, видны были следы когда-то скопленной дождевой воды.

Кононов направил коня по дну русла, в сторону реки Эмбы, до которой отсюда верст пять. Данила и Федор молча последовали за ним: не все ли равно, куда ехать.

За полверсты до Эмбы суходол раздвоился вокруг небольшого холма, на вершине которого среди серых высоких зарослей чертополоха торчала каменная глыба, издали похожая на старую женщину, которая присела отдохнуть над водной прохладой и от усталости сгорбила натруженную работой спину.

На худом лице Кононова задергались мышцы, словно казак вот-вот рассмеется либо расплачется беспричинно.

– Ты что, дядя Гриша, а? – удивился Федор и прищурил глаза, наблюдая за Кононовым.

– Искал дед маму, да завалился в яму, – ни к селу ни к городу, казалось бы, пробормотал Григорий, а сам от волнения вдруг взмок, как банная ветошь, и принялся поочередно вытирать ладонями седые жесткие волосы на висках.

Руки казака заметно тряслись. Он тяжело слез с коня и повел его за повод на холм, к странному изваянию из песчаника.

– Дядя Григорий, да что такое? – снова спросил Федор, удивляясь все больше и больше. – И мало ли нам в степях попадались такие же каменные бабы, невесть когда и кем оставленные на земле? – Он тоже соскочил с коня и быстро пошел следом за Кононовым, как будто тому угрожала неотвратимая опасность.

– Данила, разрази меня гром! – обернулся Григорий к Рукавкину, который вынужден был вслед за казаками подняться на холм. – Здесь мы с князем Черкасским переходили через Эмбу. Вон вдоль того откоса спустились к реке, с севера, перешли через Эмбу вброд и вышли к этому холму. А у этой каменной бабы, как прозвал ее наш князь, сделали ночевку в суходоле. За холмом укрывались от восточного ветра, чтоб пылью глаза не забивало.

За время пути от Оренбурга Данила столько раз слышал это имя, что ему стало казаться, будто погибший князь незримо пребывает в их караване. К добру ли только это?

– А чей он был родом? – спросил Данила, задумчиво глядя сверху на неширокую и спокойную степную речку.

– Доподлинно не берусь судить, но слышал, будто на службе у царя Петра изрядно наторел в делах, поставил несколько городов на восточном берегу Каспия и был за то в большой милости. Сам он, сказывали, родом из крещеных кабардинцев. Мы за глаза величали его князем Бековичем. А что было у царя Петра на уме, когда посылал он нас в Хорезмские земли, про то нам неведомо…

Действительно, откуда было знать простому казаку, что за несколько лет до экспедиции Черкасского в Хиву вместе с русскими купцами прибыл в Астрахань туркменец Ходжа Нефес, а из Астрахани был доставлен в Петербург, где «за большой тайной» и объявил, будто бы властители Хорезмской земли, страшась постоянно могущества России, загородили Амударью недалеко от того места, где она впадает в Каспийское море, и тем самым повернули ее в море Аральское. Но если послать добрую команду, то ту плотину без великого труда можно разрушить и открыть свободный доступ российским судам до Хивы и Бухары, а возможно, что и до самой Индии.

Нет, не военной силой пытался сыскать царь Петр дружбы с хивинскими ханами, потому и отправил Черкасского с отрядом всего в три с небольшим тысячи человек, добрая половина из которых были яицкие казаки.

Отправляя в поход Черкасского, царь Петр дал указ Сенату:

«Первое. Надлежит над гаванью, где было устье Амударьи реки, построить крепость человек на тысячу, о чем просил и посол хивинский.

Второе. Ехать к хану хивинскому послом, а путь держать подле той реки и смотреть прилежно ее, также и плотины, если возможно эту воду опять обратить в старое ложе, а прочая устья запереть, которые идут в Аральское море.

Третье. Осмотреть место близ плотины или где удобно на настоящей Амударье реке для строения же крепости тайным образом, и если возможно будет, то и тут другой город сделать.

Четвертое. Хана хивинского склонить к верности и подданству, обещая ему наследственное владение, для чего и предложить ему гвардию, чтоб он за то радел в наших интересах…»

В этом же указе Петр настоятельно советовал Черкасскому просить у хивинского хана судно и на нем отпустить российского купца по Амударье в Индию,