Караван в Хиву - [35]
Кононов еще раз осмотрел обе стороны степи возле Эмбы, неторопливую, словно уснувшую, реку среди зарослей краснотала, уходящую на запад, в сторону Каспия, и скорбная улыбка тронула тонкие губы:
– Унесла ты, речка, мою молодость… Поохотились, нечего сказать. Выходит, что теперь мы пойдем по своим же старым следам, только бы участь наша не повторилась… – Григорий тряхнул высокой шапкой, расправил плечи и приободрился, отметая прочь воспоминания о тяжком прошлом. – Нечего тебе, старый ворон, каркать про черное! Ну, будет вам, братцы, сторожить эту каменную деву, не убежала если за эти годы, не убежит и впредь! В верховьях сухого русла, верстах в десяти, должно быть еще одно озерцо и колодцы при нем.
Он ослабил поводья, пустил коня сначала в легкий бег, а как миновали суходол, во весь конский мах.
– И-и-ех! – выдохнул Погорский и тоже дал волю своему рысаку. Данила на своем карем жеребце сначала чуть поотстал, невольно любуясь резвостью казацких коней и тому, как легко держится в седле старый Григорий.
Слева осталось продолговатое озеро, наметом промчались по большой бело-серой плешине – солончаку, на котором лишь кое-где сиротливо торчали из глубоких трещин скудные засохшие былинки полыни и степной колючки. Потом поднялись на пологий взлобок, где поутру видели перегоняемые отары овец, а когда остановили коней, то взору открылось еще одно стойбище, юрт на сорок – пятьдесят, по берегу озера. Здесь, кроме камыша, росли несколько невысоких, сбросивших уже листву деревьев.
К стойбищу подъехали осторожно, чтобы не испугать жителей: кто знает, слыхали они о приезде российского каравана или нет? Не всполошились бы, увидав вооруженных казаков.
Недоезжая четверти версты, вдруг заметили, что киргизы там чем-то встревожены, а над одной из юрт в середине поселения чуть приметно колыхалось на высоком шесте двухцветное черно-белое знамя. Подъехали ближе. Из этой юрты донеслось безутешное женское рыдание, ему вторили детские голоса. У входа, прикрытого пологом, угрюмо, не глядя на приблизившихся россиян, стояли мужчины, видимо, не решаясь войти незваными.
– Неужто вновь старая лисица молодую поучает? – удивился Федор. Данила понял, что именно имел в виду молодой казак: у некоторых богатых киргизов было по нескольку жен, и они нередко бранились между собой, поднимая при этом отчаянный крик на все стойбище.
– Что-то другое, – возразил Рукавкин. – Знамя зачем подняли! Не для бабьего же бою.
– Покойник в той юрте, – негромко пояснил Кононов и стащил с наклоненной головы баранью шапку, перекрестился. – Потому и знамя. Обычай. Когда умирает молодой человек, то над юртой вешают красный лоскут. Когда старик скончается – вывешивают белый. Здесь умер мужчина, хозяин юрты.
Над увалом, через который только что проехали россияне, показался конный отряд. Впереди, на сером коне в мелких темных пятнах, важно восседал богато одетый киргиз, лет под шестьдесят, полнощекий, с холеной седой бородкой. Надменное, чистое, почти без морщин лицо и в преклонном возрасте было красиво. Рядом с ним, к великому своему удивлению, Данила приметил купца Малыбая.
Завидев приехавших, мужчины у входа в юрту все так же молча расступились. Внутрь уверенно, как к себе, вошел слуга богатого киргиза, послышался отчаянный девичий крик, и вот уже, словно свернутый ковер на плече, дюжий молодец вынес молодую, почти подростка, девушку и все так же молча кинул ее на колени хозяина.
Важный киргиз вынул из-за пояса кожаный мешочек, бросил его к порогу юрты. Звякнули монеты. Из-под серого полога мигом, коричневой змеей, метнулась цепкая рука, схватила деньги и исчезла. Неистовый плач тут же оборвался.
– Ты что-нибудь уразумел? – спросил потрясенный Данила у Григория. Старый казак удрученно пожал сутулыми плечами, неохотно разжал стиснутые зубы:
– Кто их разберет, старшина. У них свои законы, у нас свои. Законы разные, а суть, выходит, одна… Везде тяжко бедному человеку.
Все разъяснил Малыбай. Когда выехали из стойбища, он поотстал от своих, дождался Данилу, на вопросы россиян пояснил, что хозяин юрты, Жайнак, задолжал Сырбаю несколько сот овец, когда нечаянный падеж начал косить его стадо. Шесть лет почти задаром пас Жайнак чужие отары, пытаясь отработать долг, да вот испуганная лошадь ночью скинула уставшего пастуха, он неудачно упал на голову…
– Сырбай забрал дочь Жайнака себе в жены. Четвертая жена будет у почтенного Сырбая, – добавил Малыбай. Данила, почти не слушая, о чем продолжали разговор его спутники, подумал: «И у нас дворяне нередко берут крепостных девок силой, если не в жены, то для своей прихоти». – Горечь подступила к горлу.
Впечатление от хорошей освежающей прогулки в степь было основательно испорчено.
Через два дня в главное стойбище возвратился Нурали-хан, а с ним и посланец Неплюева Яков Гуляев. Вечером неожиданно хлынул холодный с ветром дождь, но Данила Рукавкин собрался и, не сказав ни слова, покинул отведенную им юрту.
Родион Михайлов, кутаясь в теплый кафтан, лежал на войлочной подстилке, брошенной поверх ковра, чтобы не так было холодно, и с сожалением думал о тех, кто в эту минуту, захваченный в степи непогодой, дрогнет под проливным дождем. Где-то за Яиком сыпанула туча щедрым снегом, а здесь разродилась холодными потоками дождя.
